Солнце, вот он я - Чарльз Буковски

Что вы считаете самой переоцененной добродетелью?

Храбрость.

Какие обстоятельства оправдывают ложь по совести?

Никакие.

О чем вы больше всего жалеете?

Я ни о чем не жалею.

Когда и где вы были счастливее всего?

Здесь и сейчас.

Каким еще талантом вы бы хотели обладать?

Способностью быть невидимкой.

Вы счастливы оттого, что живы?

Оттого, что я жив, у меня такая же смесь чувств, как от стоматолога или мусорщика.

Что или кого большинство упустило из виду? Для, тех, кто не верит в Бога, жизнь бывает кошмарным переживанием. У вас еще осталась надежда или вы сдались, обналичили свои фишки? Если нигде нет ничего такого, что повывело бы всю пакость, как же нам достичь смысла или счастья в жизни?

Большинство упускает из виду всё — прекрасную живопись, хорошие книги, великие классические симфонии. Они убеждены, что выживание сводится к коммерческому успеху. А кошмарные переживания как раз у тех, кто верит в стандартного Бога. Их рассудки набиты тысячелетиями мусора. Они ведутся на стандартное. Мы принимаем жизнь как есть. Если нам дают по заднице, мы не рассуждаем, дескать, на то Божья воля. А если делаем что-то исключительное, не приписываем это Всевышнему. Мы пользуемся собственными мозгами, свободными от стандартных понятий и верований. Нам повезло. Что же до смерти, то я к ней готов — я приму ее на своих условиях, так же как пытался жить всю свою жизнь. Счастье и смысл жизни — не константы, но иногда я верю, что нам посчастливится оторвать себе и то и другое, если мы сумеем время от времени делать то, что хочется, то, к чему нас тянет на самом деле, а не следовать предустановленным правилам. Довольно просто, и за это стоит посражаться. Те, кто идут ложными путями и кланяются ложным богам, только упрочивают смятение и ужас траченых жизней.

Вам бы хотелось, чтобы вас помнили?

Не хотелось бы. После смерти тщеславию места нет, а до нее оно — заболевание духа.

«Outsider Looking Out», Kevin Ring, Beat Scene 11, Autumn 1990, pp. 9—11.

Вы помните первое, что у вас опубликовали, и как вы к этому отнеслись?

Нет, не помню. Помню только первую большую публикацию — один рассказ в журнале «Стори» Уита Бёрнетта и Марты Фоли, в 1944-м. Где-то года полтора я им отправлял по паре рассказов в неделю. Тот, который они в конце концов приняли, был мягок в сравнении с остальными. Я имею в виду — в смысле содержания, стиля, риска, поисков и прочего. Примерно тогда же у меня приняли еще один рассказ в журнале Карессы Кросби «Портфолио», а потом я закруглился. Все рассказы выкинул и сосредоточился на пьянстве. У меня было ощущение, что издатели не готовы, а я, хоть был готов, понимал, что могу быть еще готовее, и, кроме того, меня тошнило от той признанной литературы первого эшелона, которую я читал. Поэтому я пил и со временем стал одним из лучших пьяниц на свете, а для этого тоже потребен талант.

Почему вы так надолго отложили писательство? Я полагаю, тому было несколько причин?

Да, я пил. А если не пил, то бродяжил по городам, по мерзким работам. Ни в чем не видел никакого смысла — у меня до сих пор с этим проблема. Я жил довольно самоубийственно, полудурочно, знакомился с трудными и чокнутыми женщинами. Что-то потом стало материалом для моей писанины. Ну то есть — я пил. В больнице, в благотворительной палате, у меня случилась эдакая сцена смерти. Кровь хлестала изо рта и задницы, но я не подох. Вышел и еще немного попил. Иногда, если тебе плевать, сдохнешь ты или нет, жить — трудная работа. Потом — два с половиной года письмоношей и одиннадцать с половиной лет сортировщиком; вкуса к жизни тоже не добавило. В пятьдесят лет — это двадцать лет назад — я бросил работу и решил стать профессиональным писателем, который за свои каракули получает деньги. Я прикинул: либо так, либо на помойку. Мне повезло. И до сих пор везет.

Из архива

Линды Буковски

Расскажите немного о своей дружбе с Джоном Фанте — вы любите его книги и подружились с ним…

По молодости я все дни просиживал в библиотеках, а ночи — в барах. Читал, читал, читал. Потом читать стало нечего. Я снова и снова стаскивал книги с полок. Меня хватало на несколько строк, я видел фальшь и ставил их на место. Сущий кошмар. Там ничего не говорилось о жизни, по крайней мере о моей, об улицах и о людях, которых я видел на этих улицах, о том, что им приходится делать и чем они становятся. А однажды я случайно вытащил книгу какого-то Фанте. И строчки прыгнули на меня. Пламя. Никакой чепухи. Но я об этом Фанте никогда не слышал, никто о нем не говорил. Он просто был. В этой книге. Называлась она «Спроси у праха». Название мне не понравилось, но слова в ней были просты, честны и полны страсти. Блядский род, подумал я, а ведь этот человек умеет писать! В общем, я прочел все его книги, которые смог раздобыть, и понял, что на земле еще остались волшебные люди. Лишь несколько десятков лет спустя где-то в своей писанине я упомянул Фанте. А печатается не все, что я пишу, но все отправляется Джону Мартину в «Блэк спэрроу пресс», и он меня как-то спросил, по-моему по телефону: «Ты все время говоришь о каком-то Фанте. Такой писатель на самом деле есть?» Я ответил, что да и что хорошо бы Мартину его почитать.

Вскоре Мартин опять появился — очень возбужденный. «Фанте велик, велик! Поверить не могу! Я буду переиздавать его работы!» И в «Блэк спэрроу» пошли книги Фанте. Он тогда еще был жив. Жена предложила мне его навестить, раз он для меня такой герой. Он лежал в больнице, при смерти, слепой, ампутированный — диабет. Мы ходили к нему в больницу, а один раз домой, когда его ненадолго выписали. Он был такой маленький бульдог — храбрый по самой природе своей. Но он угасал. Однако и в таком состоянии он писал книгу — диктовал жене. Книга вышла потом в «Блэк спэрроу». Писателем он оставался до конца. Даже рассказал мне замысел следующего романа: о бейсболистке, которая вышла в большие лиги. «Давайте, Джон, пишите», — сказал я. Но вскоре все закончилось…

Вы знаете что-нибудь об этом фильме, который снимается по одной из его книг, — это ведь «Бандини» экранизируют?[140]

Насчет кино я не уверен. По-моему, штук пять его книг экранизируются. Странный поворот. Он работал в Голливуде, знаете. Голливуд его и сожрал. Там и прекратилось его остальное писательство. Я у него спросил: «За каким чертом вы вообще пошли в Голливуд, в эту гнойную яму?» А он ответил: «Мне Менкен сказал: ступай и завоюй их». Сукин сын этот Менкен. Отправил Фанте в ад. Г. Л. напечатал много его рассказов в старом «Америкэн меркьюри». Фанте и с Фолкнером там познакомился. Фолкнер заходил к нему в коттедж утром трезвый, а вечером выходил в стельку пьяный. Приходилось сливать его в такси.