Малек - Джон ван де Рюит

На репетиции Аманда на меня и не взглянула. А в обеденный перерыв болтала и смеялась с Джеффом Лоусоном. Не стану отрицать, я приревновал и в остаток дня с ними обоими не разговаривал.

20.00. Снова встретился с группой «Африканская политика» и мистером Ленноксом. Смотрели фильм Би-би-си о разборках Инкаты и АНК в провинции Натал. Ведущий был очень обеспокоен и под конец заявил, что Южная Африка на грани кровавой гражданской войны.

Лутули тут же вскочил и обвинил Инкату и Бутелези, которого назвал «марионеткой апартеида» и «приспешником толстосумов из Натала». Линтон Остин погрыз кончик ручки, облизнулся и принялся разглагольствовать об «экономических фундаменталистах» и каких-то «полугосударственных предприятиях», моментально поставив нашего старосту на место. Я спросил Леннокса, какой вклад лично я могу сделать в борьбу за свободу. Тот повернулся ко мне и ответил, что для начала неплохо бы написать хоть одно приличное сочинение по истории. Все начали смеяться надо мной, а я покраснел и почувствовал себя полным идиотом. Но ничего — борец за свободу Милли еще даст о себе знать!

Проявил невиданную смелость и записался на консультацию к доктору Зуденбергу, школьному психологу. Завтра в 14.30. Не хочу, чтобы у меня случился нервный срыв!

Обед с Папашей. Он вручил мне «Старика и море» Хемингуэя и приказал прочесть к следующему понедельнику. Книжка совсем тоненькая. (Видимо, Папаша считает, что я вконец деградировал!)

Позвонила мама и сказала, что папа пожалел Инносенс и разрешил ей остаться. Но при условии, что с каждой проданной бутылки ему в карман пойдет двадцать центов. Инносенс согласилась и теперь продает самогон по ранд двадцать.

14.30. Доктор Зуденберг — полный чудик. У него густая копна темных волос в колтунах, большая пушистая борода и совиные очки, из-за которых выглядывают маленькие глазки-бусинки. Еще у него привычка произносить «с» с присвистом, что меня совершенно бесит. Говорят, раньше он работал в психушке Таунхилл в окрестностях Питермарицбурга. Перед приемом он предупредил, что является фрейдистом, и спросил, не возражаю ли я. Я не знал, что такое фрейдист, поэтому ответил, что не возражаю. Он вроде как вздохнул с облегчением и записал что-то в своем блокноте.

Потом наступила тишина. Я вдруг пожалел, что пришел. Поскольку говорить он явно не собирался, я сам начал рассказывать ему о своих проблемах с девчонками. Тут он вскочил, воздел руки к небу и приказал мне замолчать.

— Мистер Мильтон, — загадочно проговорил он, — сейчас вы узнаете, что у каждого поступка есть причина и следствие и у каждого действия — противодействие.

Я кивнул, слегка занервничав. Зуденберг задернул шторы, снял пиджак и плюхнулся в кресло, держа наготове блокнот и перьевую ручку, чтобы записывать мои расстройства. Его глазки-бусинки пылали восторгом, он облизывал губы, точно собирался съесть двойной чизбургер.

— Мистер Мильтон, давайте начнем с самого начала. Какое ваше первое детское воспоминание?

К 16.00 мы все еще вспоминали 1979 год. (И ни на каплю не приблизились к решению моих проблем в 1990-м.) Доктор Зу, как он сам попросил меня себя называть, был очень доволен нашим первым сеансом и назначил мне прием на то же время на следующей неделе. Перед уходом он признался, что пишет диссертацию по социологии, и поскольку сейчас как раз переходит к изучению группового поведения, было бы здорово, если бы в следующий раз я привел с собой всю Безумную восьмерку. В словосочетании «диссертация по социологии» было столько свистящих звуков, что Роджер подумал, что кто-то зовет его «кис-кис-кис», и с громким мяуканьем пробежал по коридору, подняв хвост. Я заметил, что у основания его хвоста был выдран большой клок шерсти. Как он умудрился туда дотянуться?

После обеда мы с Гекконом прогулялись к нашему наблюдательному пункту на теплом камне. Геккон называет это место «вратами ада», так как школа — это ад, а отсюда ее видно лучше всего. Я рассказал ему о своих проблемах с девчонками и о приеме у доктора Зу. Я даже передразнил чокнутого психолога, вызвав у Геккона приступ визгливого лающего смеха. Геккон рассказал, что Зу однажды упекли в психушку в Сибири, а он сбежал оттуда в Южную Африку. Остальные ребята боятся ходить к нему, и единственный, кто ходит, — Верн. Этим все сказано.

Геккон посоветовал мне поиграть с Амандой в «недотрогу», а с Русалочкой остаться на дружеской ноге, но не слишком ее обнадеживать. С присущей ему проницательностью он назвал Аманду беспринципной кокеткой, которая, как Гленн Клоуз в «Роковом влечении», трахнет меня и сварит моего кролика.[44](Поскольку у меня нет кролика, ей, видимо, придется довольствоваться Роджером.)

Решил написать дружеское письмо Русалке, а в воскресенье делать вид, что не обращаю на Аманду внимания (хотя она и сама на меня не смотрит). Короче, у меня все на мази, и наверняка очень скоро Аманда будет без ума от меня и станет угрозой для домашних животных моих друзей!

Поднялся холодный ветер, и нас окутал туман, который затем опустился в долину. Окончив глубокомысленную дискуссию о женской груди и лобковых волосах, мы с Гекконом пошли назад, в школу.

Отправил Русалочке дружеское письмо, полное тепла и сочувствия. Подписался просто «я» и тщательно проверил, нет ли в письме чего слишком обнадеживающего. Фаза один завершена.

После репетиции вернулся в корпус и обнаружил, что все спальни перевернуты вверх дном. Пока я там распевал «Теперь это твой дом», старосты затеяли обыск и нашли у Верна в мешке для стирки одиннадцать пар нижнего белья. Проблема была в том, что все это были чужие трусы! После шокирующего открытия Верну пришлось уединиться с Укушенным в его кабинете, где они провели час. Видимо, все это время Укушенный пытался найти хоть какую-нибудь логику в поведении этого чудика.

Наверху Лутули, Берт и Червяк тщетно пытались подавить бунт. Впервые за все время, что я помню, Рэмбо с Щукой оказались на одной стороне — оба считали, что Верн — мерзкий педик и его необходимо убить или хотя бы кастрировать. Рэмбо был в страшном бешенстве, так как двое его трусов оказались в том самом мешке для белья. Щуке же просто приятна была мысль о том, чтобы покалечить несчастного тронутого Человека Дождя. Единственным, кто встал на защиту Верна, был Грег Андерсон. Он защищал его с отчаянной смелостью. Но трудно ли быть смелым, если ты — лучший регбист сборной старшеклассников?

22.00. Верн так и не вернулся. Гоблин, Саймон и Рэмбо устроили над ним суд и признали его виновным в воровстве, извращениях, гомосексуализме, чокнутости, странностях и жестоком обращении с кошками (Гоблин считает, что это Верн выдрал Роджеру шерсть).