Нити разрубленных узлов - Вероника Иванова

Тот человек. Чужеземец. Да, он был другим сам по себе, хотя светлыми волосами немного походил на верховного бальгу. Но главное, смотрел по-другому. Смотрел на Глориса не как на сошедшее с небес божество, а как на человека. С уважением, но как на равного. Это было так странно — не ощущать границы, к которой привык за многие годы, просто дух захватывало. Словно еще мгновение назад ты уныло шел по опостылевшему лабиринту, от стены к стене, и вдруг оказался перед зияющим проломом… Он мог вести в бездну или к неприступным высотам, мог скрывать за собой опасность, зато показывал: есть и что-то кроме смыкающихся над твоей головой стен. Есть что-то и за ними.

Глорис мысленно вернулся к разговору с верховным бальгой, разговору о непонятных вещах и заведенному с непонятной целью. Пока голос Иакина звучал в ушах, прибоженный внимал каждому слову, что бы оно ни означало. Но потом, в ночи, окутавшей Катралу, пришли сомнения, оковами повисшие на руках и ногах, и только взгляд чужеземца каким-то странным образом смог их рассеять.

Это как раз удивляло Глориса больше всего остального. Почему незнакомый человек, да еще и приехавший издалека, оказался убедительнее, чем друг детства? Все должно было быть ровно наоборот!

Прибоженный привык верить. Можно сказать, вера была для него способом существования, но сегодня утром словно иссякла, потому что случилось… Ну да, настоящее чудо: дверь, о которой говорил Иакин, все-таки приоткрылась, показав, что выход есть не только в отчаянных мечтах, но и в реальности. И чудо было явлено человеком.

Человеком…

Но если так, значит, и сам Глорис тоже когда-нибудь сможет для кого-то сотворить чудо?

От дерзости собственных мыслей стало одновременно жарко и холодно: струйки пота побежали по спине наперегонки с мурашками.

Мир рушился. На глазах. Еще час назад он выглядел неприступно-незыблемым, а сейчас рассыпался быстрее, чем песчаный замок. Быстрее, чем…

Прибоженный вновь осадил мысль, как непослушного скакуна. Песчаный замок? Это еще что такое? В Катрале не было песка, одна лишь земля, иногда больше похожая на прах. И из нее никто и никогда ничего не строил. Но если в памяти всплыла пара непонятных слов, значит, мир и вправду больше, чем кажется? Значит, где-то в прошлом были и горизонты, и шелковистый песок, струящийся между пальцами?

Дыхание на мгновение прервалось, а потом нещадно зачастило.

Так вот каков истинный соблазн! О борьбе с ним было легко твердить, пока бороться не приходилось. А что делать теперь, когда где-то глубоко внутри затеплился и с каждым мгновением все сильнее разгорается огонь того, от чего нужно спасаться?

Огонь желания. Он оказался совсем не похожим на все представления о нем. Он мучителен, но вместе с тем и безумно приятен. Он словно помогает плоти и духу согреваться изнутри, а не снаружи, и кажется, что жара за окнами кумирни беспомощно складывает свое оружие перед незримым пламенем…

Или просто наступает вечер, а вместе с ним час подношений.

Глорис вздохнул и поправил складки своего одеяния, уже не белоснежного, как полагается при проведении молебна, а скромно-пепельного, более подобающего при принятии даров от благодарных молельщиков.

Сколько их будет на сей раз? Чуть более дюжины, как обычно? А лучше бы вовсе никто не пришел. Прибоженный впервые не хотел делать то, к чему его принуждали правила.

Впервые никого не хотел видеть, потому что тогда бы увидели и его. Увидели бы, насколько он смятен и…

Сумерки, постепенно сгущающиеся даже под сводами кумирни, расступились, пропуская знакомую фигуру в черном костюме. Позади виднелась еще одна, но та вместе с чем-то, похожим на сверток, предпочла оставаться в густых тенях.

— Ты ведь нарочно привел его на молебен, да?

Начинать принятие подношений следовало совсем с другой фразы, но Глорис не смог удержаться, хотя тут же пожалел о сказанном, потому что в вырвавшихся на свободу словах оказалось слишком много чувств. И далеко не тех, что должен испытывать прибоженный.

— Нарочно? — Ответный вопрос прозвучал по-настоящему удивленно, как будто верховный бальга то ли не понял, о чем идет речь, то ли не имел никакой задней мысли, приглашая чужеземца в кумирню.

— Ты хотел, чтобы он подтвердил твои слова. Ты думал, что тебе я не… Не поверю так, как нужно.

Теперь Глорис не спрашивал. А Иакин не спешил отвечать: стоял и смотрел своими темными спокойными глазами. Просто смотрел.

— Ты знал, что я не смогу на что-то решиться. На что-то невозможное. А тот человек показал: выход есть. Много выходов. — Прибоженный старался говорить медленно, придавая каждому слову значение, но дыхание то и дело предательски срывалось, оборачиваясь всхлипами. — И когда я понял, что есть земли, где люди живут иначе, чем здесь, я… Я больше не могу жить, как прежде. Я хочу…

На последнем слове Иакин очнулся от бесстрастного созерцания и поднял правую ладонь:

— Остановись.

— Но почему?

Странный приказ друга, раньше тотчас же исполненный бы, теперь заставил возмутиться, заставил почувствовать ограничение свободы в сотни раз острее, чем прежде.

— У тебя появилось желание. — Верховный бальга, казалось, стал еще спокойнее, чем это возможно. Или сосредоточеннее? Это хорошо.

— Разве? — горько усомнился прибоженный. — Почему же тогда в молитвах всегда повторяется обратное? Почему они говорят: желать — все равно что губить себя собственными руками?

Иакин должен был улыбнуться. Если бы он улыбнулся той самой улыбкой, что совсем недавно посещала его губы, все бы изменилось, Глорис чувствовал это. Все бы вернулось назад, к привычному, хоть и до смерти надоевшему порядку. Вокруг снова выросли бы непроглядные стены, сохраняющие покой, и…

Покоя прибоженному больше не хотелось. Но он ждал, что уголки губ верховного бальги вот-вот приподнимутся. Боялся — и все-таки ждал.

— Для тех, кто остается здесь, желания всегда будут запретны. Для тех, кто уходит…

Иакин не улыбнулся. Напротив, сейчас он выглядел серьезнее, чем когда-либо. И увереннее. Можно сказать, уверенности в выражении его лица хватило бы даже не на двоих, а на добрую половину жителей Катралы. Если этим жителям, конечно, вообще когда-либо требовалась уверенность.

— Это правило, которое нельзя нарушать!

— Но можно установить другое. Действующее только для тебя одного.

Глорис почувствовал, что почти задыхается, а бальга, подойдя на расстояние вытянутой руки, продолжил:

— Правила придумывают люди, и это ты должен знать лучше всех нас. Ты же разговариваешь с богами. Как часто они отвечают тебе? Да и вообще, ответили ли хоть раз?

Он произносил кощунственные вещи, и все же он был прав. Прибоженный хотел бы поспорить, он чувствовал, что именно сейчас спор не только уместен, даже необходим, вот только чего-то не хватало. Может быть, сил. Может быть, веры.