Пока смерть не разлучит... - Екатерина Глаголева

— Папа? — неуверенно произнесла Анастасия.

* * *

Несмотря на свой тюремный опыт, Адриенна оказалась не готова к тому, что их ожидало: узникам нельзя было свободно видеться между собой, как в Плесси или Люксембурге. Лафайет уже целый год не видал никого из своих товарищей по заключению; после неудачного побега ему запретили иметь слугу. В этом отношении Латур-Мобур и Пюзи были счастливее своего бывшего командира: им разрешали общаться со своими слугами каждый день по три часа. Адриенне же не разрешили иметь горничную и заперли с дочерьми в камере, где пахло клоакой и было всего две кровати, предварительно отобрав кошельки и серебряные вилки. Еду им приносили солдаты, поглощать ее приходилось между койкой и отхожим ведром.

Тюрьму устроили в бывшем монастыре иезуитов, поэтому камеры на первом этаже были довольно велики: восемь метров в длину, пять в ширину, сводчатый потолок высотой метра четыре, но верхняя половина забранного двойной решеткой окна запиралась на замок, а нижнюю открывали лишь тогда, когда становилось совсем нечем дышать: воздух с улицы трудно было назвать свежим, поскольку он приносил с собой зловоние сточной канавы и солдатских уборных. Поганое ведро из камеры не убирали, чтобы узницам не нужно было ее покидать; в церковь их тоже не выпускали, хотя туда можно было дойти по коридору.

Завтрак — бурду, которую называли шоколадом или кофе, — приносили в восемь утра. В половине двенадцатого был обед: суп, каша, овощное рагу; в два часа дня можно было попросить добавки, салат или десерт, а за полчаса до наступления темноты подавали ужин: жаркое и полбутылки красного венгерского вина. Всё это заключенные оплачивали сами. Тарелки, похоже, никто не мыл, суп и кашу ели ложкой, жаркое — руками. Лафайет шутил, что ему это не в новинку: в Америке так едят ирокезы. В девять вечера гасили свет, и на всю долгую зимнюю ночь узники погружались в темноту. Печь топили извне, поэтому в камере было холодно; Анастасия и Виктория прижимались друг к другу на своей койке, чтобы согреться.

Самым счастливым временем было послеобеденное, когда им разрешали перейти в камеру Лафайета. Господи, как он изменился! Если бы они случайно встретились на улице, то не узнали бы друг друга.

Родители и дети усаживались на кровати (которую Жильбер купил себе сам) и двух стульях. В камере имелись еще два стола, вешалка, шкаф, полки для книг и еловый комод без замка, который, впрочем, был не нужен, потому что белье обратилось в лохмотья, а нового не выдавали. Начинались разговоры; Жильбер расспрашивал обо всём, что произошло за эти годы, а жена и дочери рассказывали ему о своих приключениях и о людях, которых он больше не увидит.

Мальзерба, дерзнувшего защищать короля, казнили со всей семьей: дочерью, зятем, внучкой и ее мужем, а также двумя секретарями, приписав им участие в заговоре с эмигрантами; не пощадили даже его старшую сестру, которой было уже семьдесят шесть, она взошла на эшафот в один день с Мадам Елизаветой — сестрой покойного короля. Герцог де Лозен расстался с жизнью из-за того, что подал в отставку; его жена поплатилась за родство с ним, хотя они почти и не жили вместе. Перед тем как лечь под нож гильотины, граф д’Эстен, герой Гренады, сказал: "Отошлите мою голову англичанам, они вам хорошо заплатят". Жима, верный адъютант Лафайета во время войны в Америке, погиб на Мартинике, командуя экспедиционным корпусом из французских эмигрантов, который высадили там англичане; Шарль де Дама был убит на Котантене.

— Кстати, его кузина Диана де Симиан — вы ведь помните Диану де Симиан? — спрашивала о вас. Я написала ей, что вы в Ольмюце и что я еду к вам.

Оба помолчали, думая каждый о своем. В восемьдесят седьмом году господин де Симиан застрелился. В свете тогда ходила гадкая и глупая сплетня о том, будто он сделал это от отчаяния, безумно ревнуя свою красавицу-жену к Лафайету. Подумать только — были времена, когда мужчины стрелялись из-за любви! Петион и Бюзо застрелились, спасаясь от погони, где-то под Сент-Эмильеном, чтобы не попасть на гильотину. Через несколько дней на ней казнили Робеспьера…

Лафайет ничего не знал о том, что происходит в мире, но тут и Адриенна мало чем могла помочь. Тогда в разговор вступала Анастасия.

Пруссия признала Французскую Республику и уступила ей левобережье Рейна, оставив правый берег за собой. Голландцы, изгнав штатгальтера, провозгласили Батавскую республику и заключили военный союз с Францией, уступив ей несколько городов и обязавшись выплатить сто миллионов флоринов за свое "освобождение". Испанцы тоже вышли из войны. Французские генералы пообещали установить в Стране басков республику, и им без боя сдали Сан-Себастьян, а затем эту область попросту аннексировали. Главный испанский министр Мануэль Годой, который в свое время настаивал на войне, был вынужден ее закончить, чтобы вернуть утраченные земли (их обменяли на восточную часть Сан-Доминго), и получил титул "князь Мира". США заключили торговый договор с Англией, который Франция (и Томас Джефферсон, сочувствующий Франции) сочли предательством верного союзника, ведь американцы не должны давать убежище в своих портах французским кораблям и препятствовать англичанам вести с ними войну на море. Польши больше нет; Тадеуш Костюшко, раненный в бою, находится в крепости в Санкт-Петербурге вместе с другими вождями восстания, короля держат под стражей в Гродно…

Лафайету вспомнился Казимир Пулавский — как он бесстрашно скакал в атаку, не оглядываясь назад. О героях складывают стихи и песни, но законы и договоры пишут совсем другие люди… Не был ли он сам таким же храбрецом, увлекшим поверивших ему людей на верную гибель?

* * *

"Я не властен удовлетворить Ваших просьб, хотя бы желал. Хочу лишь заметить Вам, что поскольку Вы сами согласились разделить судьбу Вашего мужа, Вам будет невозможно никоим образом изменить свое положение".

Этот ответ от Феррариса пришел уже после Рождества. В своем письме, отправленном через три дня после приезда, Адриенна просила у военного министра разрешения ходить с дочерьми к мессе и видеться с другими узниками; комендант, общаться с которым по-прежнему можно было только письменно, в этой просьбе отказал. Что ж, ей хотя бы не запрещают переписку: она смогла написать отцу, тетушке и сестрам, получив целый ворох писем от них — разумеется, вскрытых.

Госпожа де Тессе купила поместье Витмольд на берегу озера Плён — целых полгода ходила вокруг да около, приценивалась, торговалась, а потом вдруг завершила сделку в один день, чтоб с рук долой; ей это свойственно. Они с семейством Монтагю переедут туда, как только Полина оправится от родов: она родила сына! Бедняжка очень тяжело переносила беременность; готовя приданое для младенца и следуя советам доктора Тиссо, которые отец посылал ей из Женевы, она при этом жгла важные бумаги и писала завещание, заботясь одновременно и о возможной смерти, и о будущей жизни. Роды были такими трудными, что госпожа де Тессе убежала на другой конец дома, лишь бы не слышать криков племянницы, зато теперь всё хорошо, и малютку Аттала, похоже, минует печальная судьба четырех его предшественников. Его окрестили дома, по католическому обряду, из-за чего он не будет записан в церковную книгу, потому что церковь здесь лютеранская. Тётушка беспокоилась о том, что у ребенка в будущем возникнут проблемы с документами, — какая разница, кто его окрестит, кюре или пастор! — но Полина настояла на своем. Адриенна отправила в Плён письмо с горячими поздравлениями.