Политики, предатели, пророки. Новейшая история России в портретах (1985-2012) - Сергей Черняховский

С историей дело обстоит как с велосипедом: остановившийся падает. А не создающий свое Будущее катится в Прошлое.

Стремившийся к Полудню

Борис Стругацкий умер. Описанный им фантастический мир — «Полдень, XXII век» — ушел очень далеко. В этом мире уже в 90-е годы XX века советские космонавты впервые исследовали Венеру, в начале XXI — уже обживали Марс.

Его старший брат умер в 1991 году, в 30-ю годовщину принятия Программы строительства коммунизма, уже поняв, что этого не будет.

Борис Стругацкий был на восемь лет младше и прожил еще 21 год. Хотя еще тогда, проводив брата, сказал: «Писателя Аркадий и Борис Стругацкий больше нет. Он умер».

Борис Стругацкий умер в 50-ю годовщину выхода в свет их исходной, базовой книги — «Полдень, XXII век» — развернутой утопии, создав которую братья стали писать и о том, какие проблемы могут возникнуть в этом «Мире Полудня» — мире построенного коммунизма.

Многие из тех, кто читал книги Стругацких, видят в них лишь внешнюю форму — фантастику. Пусть даже интересную и захватывающую, одну из лучших в мире — но лишь фантастику, увлекательную литературу. Только меньшая часть видит в них глубокую философию.

Кто-то считал их диссидентами, а их романы — тот же «Обитаемый остров» — пародией на Советский Союз того времени. На деле это не так — потому что мир, описанный в этом романе — это скорее мир современной России.

Да и сам Борис Стругацкий писал, что это роман о стране проигравшей войну, каковой СССР во времена написания романа не являлся.

И если вдуматься серьезно, многое из описанного ими в их серии книг о тупиках исторического развития — это как раз о том, что может случиться, если люди, подобные некоторым диссидентам одержат верх.

Стругацкие подписывали письма в защиту Синявского и Даниэля, но никогда не публиковали свои романы за границей, считая это морально недопустимым. И они искренне негодовали, когда их рукописи пиратски опубликовал журнал «Посев».

Видя, что движение к миру их идеала, «миру, в котором им хотелось бы жить», явно начинает тормозить, они писали о том, что мешает к нему двигаться, и о том, в какой ловушке можно оказаться, испугавшись движения к нему. Отсюда целый ряд их антиутопий, «Проклятые миры»: Сарракш, Гиганда, «Град обреченный».

Последний они написали, находясь, по их словам, в состоянии идеологического вакуума, опасаясь, что до создания коммунизма далеко, но не считая возможным «принять буржуазную идеологию, осознавая ее ущербность». Это роман об ужасе существования в деидеологизированном мире. Кстати, в одном из последних интервью на вопрос о том, с каким из их Миров он соотнес бы сегодняшнюю Россию, Борис Стругацкий ответил: «С миром Фрица Гейгера». Это «Град обреченный» в той стадии, когда его безумие и распад прекращены твердой рукой совершившего переворот автократа, установившего порядок и накормившего жителей. Фриц справился со свалившимися на Град катастрофами, но понимает, что в нем явно что-то не в порядке. Потому что нет целей, нет смыслов и ценностей.

Тот, кто однажды испугается идти вперед и вверх, идти в Будущее, будет обречен идти по кругу, зажатый между скалой и обрывом, и никогда никуда не придет: «Сказали мне, что эта дорога меня приведет к океану смерти, и я повернул обратно… И с тех пор все тянутся передо мной кривые, глухие окольные тропы».

А Будущее — оно, по мысли Стругацких, может оказаться совсем не таким, каким мы его себе представляли, и еще нужно уметь его узнать.

Многие хотели бы видеть Бориса Стругацкого единомышленником Новодворской и «Эха Москвы». Он не скрывал, что последние двадцать лет сознательно голосовал за самые рыночные партии, считая, что рынок нужен, чтобы обеспечить материальное изобилие. Но он никогда не скрывал и того, что не считает материальное изобилие главным. Потому что, если не будет «высокой теории воспитания», способной воспитать Нового Человека, то человек «Мира Потребления» так и останется «желудочно-неудовлетворенным кадавром», жадно, пока не лопнет, пожирающим селедочные головы, либо станет «гением-потребителем», который хочет всего и сразу, и в этом стремлении, соединенном со всемогуществом, готов уничтожить мир.

При этом Стругацкий не скрывал главного — «идеалы остались прежними». Как и полвека назад, это «Мир Полудня», в котором живут свободные и добрые люди, ни от чего не способные получать большей радости и наслаждения, нежели от своей работы. Это куда ближе к исходным представлениям классиков коммунизма, чем многие трудно читаемые абзацы более поздних партийных документов.

И Стругацкий прямо писал, что ни он, ни его брат никогда не смогли бы написать книгу о предпринимателях — «людях рынка». По его словам, у него были знакомые из этой среды. Они могли быть хорошими или плохими, но писать о них с интересом он бы не смог. И для него, и для его брата они всегда были чужими.

Как коммунистические мыслители Стругацкие ни в чем не уступают Мору или Кампанелле. Но дело даже не в том, был ли Борис коммунистом или либералом. Дело в том, что он, как и его брат, были величайшими мыслителями, причем родившимися и творившими в нашей стране.

Практически все, что написали Стругацкие, — это глубочайшие политико-философские и политико-этические произведения — утопии, антиутопии, критические утопии. Вот только, пока они были живы, общество оказалось не готово признать их великими политическими мыслителями.

Кто-то может обратить внимание на специфику и нюансы политической позиции Стругацкого в последние двадцать лет. Действительно, подписи под некоторыми политическими заявлениями и воззваниями для человека, написавшего самую лучшую картину будущего победившего коммунизма, выглядят странно. Только нужно помнить, что все это не более странно, чем поведение его героев из будущего коммунистического общества, оказавшихся в том или ином погибающем мире, и взявших на себя ответственность быть прогрессорами, в одиночку пытаясь вернуть ход истории на покинутый путь.

Самыми великими людьми в истории Борис Стругацкий называл Ленина, Рузвельта и Мао Цзэдуна: людей, создавших новые миры.

За полгода до смерти он был уверен: к описанному им миру свободного труда люди придут. Он мог в своих действиях быть правым или ошибаться, как подчас ошибались его герои, действуя в «Проклятых мирах». Но он взял на себя ответственность за приближение того, что он называл «Полдень. XXII век. Возвращение».