Женщина справа - Валентен Мюссо

– Установлено, что моя мать была «завербована» ФБР, чтобы служить доносчиком и выявлять тех, что может дискредитировать американский образ жизни или быть каким-то образом связанным с коммунизмом. Давайте представим себе, что во время съемок она однажды разоблачила кого-то из съемочной группы.

– Вы что, хотите предположить, что она согласилась сотрудничать с этим типом?

– Как видите, я больше не растекаюсь в эмоциях, мне удается проявлять объективность. Моя мать открывает секреты некого лица, которое очень рисковало, что они окажутся у федералов…

– И этот «кто-то» заставил ее замолчать из-за того, что она знала?

– Правительство ни в чем не будет нести ответственности за ее исчезновение; Элизабет подвергла себя опасности, копаясь в жизни этого человека.

– И невозможно исключить вероятность… что речь идет о ее тогдашнем любовнике, мужчине, которому адресовано это письмо.

– Я об этом думал, но такое мало сочетается с содержимым письма.

Хэтэуэй вспылил:

– Напротив, сочетается как нельзя лучше! Ваша мать откапывает скелет в шкафу и решает оставить этого мужчину. Если их больше ничего не связывает, он запаниковал, что она разоблачит его секрет.

– Действительно, такое возможно.

Наступила та пауза, о которой говорят «пролетел ангел».

– Слушайте, Хэтэуэй, есть еще одна вещь, о которой я должен вам сказать…

– Вы же не хотите сказать, что это связано с тем парнем, который караулит у вашего дома?

– Напротив. Я хорошо знаю, что кто-то следовал за мной, когда я выехал от Лидекера.

– Черт! На этот раз вы видели его лицо?

– Нет, он был на мощном черном внедорожнике. Он держался на приличном расстоянии, но, учитывая, какую часть пути мы проделали вместе, речь не может идти о случайности. Когда я резко увеличил скорость, он в конце концов прекратил слежку. И, предвосхищая ваш следующий вопрос: нет, я не проезжал мимо табло видеорегистратора.

Хэтэуэй продемонстрировал мне напряженную умственную деятельность.

– А ничего другого вы не заметили? Хотя бы модель его тачки?

– Кажется, «Субару», но я в этом не уверен.

– Эта история принимает оборот, который мне совсем не нравится. Я проявил небрежность… Вы в опасности, Бадина. Когда я брался за ваше дело, я не указывал в контракте, что разделяю риск своего клиента.

– Напоминаю вам, что мы вообще не подписывали никакого контракта.

– Не умничайте!

– Сами подумайте: раз этот тип захотел взяться за меня, он сделал это уже достаточно давно. У меня ничего не украли, всего лишь учинили у меня разгром. Это было всего лишь устрашение.

– Да, но если вам угрожали, то для того, чтобы вы немедленно прекратили свои поиски, но это не совсем то, что вы сделали. Я спрашиваю себя, не настал ли момент поставить полицейских в курс дела.

– Об этом мы уже говорили… Я уверен, что нам просто рассмеются в лицо: у нас нет никаких доказательств, что моя мать находилась под наблюдением ФБР.

– Что же вы тогда предлагаете?

– Мне нечего предложить. Профессионал здесь вы. Что говорит ваша интуиция?

– Интуиция – чушь собачья! Оставьте ее инспектору Коломбо! Поверьте, полицейский, который чувствует неминуемую опасность или который чует, кто из подозреваемых виновен, на самом деле основывается только на своем опыте. А в этом деле нет ничего, с чем бы я сталкивался за свою карьеру, и, скорее всего, ничего, что могло бы мне помочь. Хотите вы этого или нет, единственная вещь, которую мы можем сделать, это выдвинуть настолько железобетонное досье, чтобы можно было снова начать следствие. У нас достаточно материала, чтобы расшевелить это болото. По крайней мере, предоставьте мне установить, как связано между собой все, что мы выяснили. А затем вы мне скажете, что считаете за лучшее передать его компетентным органам. Устраивает вас такая сделка?

Я затушил сигарету. Хэтэуэй продемонстрировал, что у него присутствует здравый смысл, с этим не поспоришь. В конце концов, что он мог предложить другого?

– Согласен. Но я бы не хотел, чтобы вы делали что бы то ни было у меня за спиной. Вы никому не скажете обо всем этом и, выйдя отсюда, не побежите к своим товарищам.

– Заметано. А пока что это не помешает нам и дальше рыться в прошлом и пытаться больше понять об этом Джоне Сеймуре… Вы действительно уверены, что Лора Гамильтон согласится представить свое свидетельство? Мне бы не хотелось остаться с пустыми руками!

– Она мне в этом поклялась.

– Потому что без нее нам будет невозможно доказать хоть какую-то причастность ФБР.

– Не переживайте, она это сделает. Я почувствовал, что ей необходимо загладить свою вину. Хэтэуэй, скажите мне правду: как вы думаете, есть хоть малейший шанс, что департамент полиции Лос-Анджелеса когда-нибудь возобновит следствие?

Он вытащил из пачки новую сигарету и покрутил ее в пальцах.

– Шансы минимальны, но тем не менее они существуют. Во всяком случае, что бы ни произошло, вы будете удовлетворены, что сделали все возможное.

– Извините, но, боюсь, для меня этого будет недостаточно. Я начинаю думать, что в жизни намерения сами по себе не имеют большого значения. Важны лишь поступки…

У фотографического снимка есть свои тайны. И эти тайны открываются нам только постепенно, как если бы наш разум, слишком занятый желанием оживить запечатленную сцену, наконец не начинает абстрагироваться от целого, чтобы высматривать там самые крохотные неправильности. Сколько времени я провел, рассматривая фотографию, которая была приколота на двери моего кабинета? Я думал, что знаю ее наизусть: моя мать с задумчивым видом сидит на кофре, завитки дыма от ее сигареты, съемочные декорации, вокруг нее суетятся рабочие съемочной площадки… Я так и не знал, ни что эта фотография должна была представлять для Харриса, ни с какой целью он мне ее передал, но эти вопросы помешали мне видеть главное.

Не знаю, почему в то утро, сидя в своем кресле, я принялся разглядывать ее по-другому. Без сомнения, потому, что в первый раз позволил своим мыслям бродить где им хочется, не размышляя ни о чем конкретно, не пытаясь разгадать тайну, которая предстала передо мной. Я забыл о съемочной площадке, забыл, что фотография – последний след моей матери в этом мире, и теперь сосредоточенно разглядывал только ее руки.

В противоположность лицу, частично скрытому дымом, они были очень хорошо видны: одна из них держала сигарету, другая лежала на светлом платье. Мне понадобилось некоторое время, чтобы понять, что́ здесь беспокоит, будто слово, висящее на кончике языка и в последний момент ускользающее из памяти. Подробность неразличимая, почти отсутствующая: меня беспокоило то, что ее не было на снимке.

Я захотел это выяснить и принялся раскладывать на столе гостиной все фотографии матери, которые у меня были: те, что лежали в обувной коробке, привезенной из Нью-Йорка, а также найденные в вещах в нашем доме в Сильвер-Лейк. Вскоре они сложились передо мной в огромную мозаику. Я внимательно рассматривал их одну за другой. Затем я просмотрел на компьютере видеоматериал со съемок «Покинутой», теперь глядя исключительно на левую руку матери.