Веселые и грустные истории про Машу и Ваню - Андрей Колесников

– Ваня, – рассказывала Маша, – улегся поперек матраса и говорит: «Ну все, поплыли». А я стою по пояс в воде! Лечь некуда! Я ему говорю: «Ваня, мы же на глубину плывем, я тоже должна лежать на матрасе». А знаешь, что он мне сказал? «Я же сюда отдыхать приехал, ну вот я и отдыхаю!»

Маша не могла дождаться, пока они вернутся домой. Но не потому, что Ваня так безжалостно обижал ее. Милые, как известно, бранятся, только тешатся. Дело было совсем в другом. Дело в том, что 3 сентября Маша идет в первый класс. И она хотела достойно к нему подготовиться.

Это было не так уж просто. Ведь надо все купить. И когда она вернулась, то все сразу и купила. Все самое необходимое. Я тоже в этом участвовал. Ее маму мне удалось как-то на время нейтрализовать, потому что Маше никогда не удалось бы при ней сделать ряд решающих покупок. Она не купила бы детский блеск для губ, детский лак для ногтей, детский карандаш для век и взрослый дезодорант для тела.

Потом мы с ней решили купить школьную форму. Мы довольно быстро (времени у нас до появления ее мамы было в обрез) приобрели в одном детском магазине пару юбок, три кофточки, три пары джинсов, две пары лаковых туфель, несколько водолазок и несколько легинсов. Маша еще очень хотела купить один вызывающий галстук. Но я как-то не осмелился.

Вечером, примерив кое-что из купленного, она кивнула:

– Ну, теперь все мальчишки в классе в меня влюбятся.

– Маша, ты что-то не о том думаешь, – с горечью сказал я, поняв наконец-то, что натворил.

– Что ты, папа! – бросилась ко мне Маша. – Все хорошо. Ты очень хорошо подготовил меня к школе.

На следующее утро Маша с мамой поехала в «Детский мир» и привезла оттуда ранец, мешок для обуви и папку для тетрадей.

В рамках подготовки к школе я сделал, видимо, еще одну страшную вещь. Я купил каждому из них по мобильному телефону. Маша просто взяла меня измором. Она работала над этим несколько месяцев. У всех ее подружек в детском саду, как выяснялось, были мобильные телефоны, и только у нее было трудное детство без мобильного телефона. При ближайшем рассмотрении все эти подружкины телефоны оказывались, разумеется, игрушечными, но у меня уже не было никаких сил их рассматривать. Я сдался. Я пообещал, что в первый класс она пойдет с настоящим мобильным телефоном в кармане. До школы было еще месяца три, и я думал, честно говоря, что времени еще полно. Первый класс – боже, все это, конечно, может быть, но только не с моей девочкой. Но она же не могла так быстро повзрослеть. Это просто исключено. И пообещать купить ей мобильный телефон в этой ситуации – все равно что, не знаю, пообещать не забыть взять ее с собой на Марс, когда наша планета будет готова взорваться от какого-нибудь внутреннего перенапряжения.

Но лето закончилось катастрофически быстро. Я не мог купить телефон только Маше, поэтому Ваня тоже стал обладателем недетской Motorola. Маше досталась Nokia.

Я, увы, не сразу понял, в чем на самом деле состоит ужас моего положения. Я-то боялся, что они в первый же день начнут бросаться друг в друга этими телефонами. Но они не бросались. Они берегли их так, как надо бы уже в этом возрасте, то есть смолоду, беречь честь. Телефоны были слишком нужны детям, чтобы ими разбрасываться.

Три дня они использовали их как фотоаппараты. А потом начали звонить. В этом и состоял мой ад. Дело в том, что звонить им особенно некому. Так что они постоянно звонили мне. Сначала я таял. Это было особенно трогательно в те две недели, что я неожиданно для себя в конце лета провалялся в больнице. Маша нежно справлялась о моем здоровье, рассказывала, как она скучает и что сейчас рисует специально для меня, чтобы я побыстрее выздоравливал. Потом то же самое говорил мне Ваня. Потом сразу же, безо всякого перерыва, опять Маша. Почему-то эти звонки обязательно попадали на тот момент, когда мне ставили капельницу. Или я только-только успевал чуток вздремнуть. То есть они всякий раз вроде бы возвращали меня к жизни. И в какой-то момент я отчетливо понял, что вместе с тем они ее безоговорочно укорачивают.

Но я не мог им сказать, чтобы они перестали звонить. Я пробовал – у меня не получилось. Более того, как только они вдруг переставали звонить – я начинал чудовищно нервничать, жизнь тут же казалась мне бессмысленной, противной и даже просто отвратительной штукой. И я был совершенно не в состоянии думать о том, что это я сам запретил Маше брать телефон на улицу, когда она идет гулять в сарафане, в котором нет карманов. Я просто тосковал, страдал, трясся и сам набирал их номера. А они не отвечали.

Я выздоровел, вышел из больницы, но это ощущение никуда не ушло. И я знаю, что теперь никуда и не уйдет. Никогда. Как-то надо с этим теперь жить.

Маша не хотела просыпаться в школу. Я не ожидал от нее этого: столько ждать этого дня – и теперь так бездарно спать за полтора часа до начала линейки.

Я, впрочем, тоже бездарно спал за полтора часа до начала линейки, хотя тоже так ждал этого дня. Но я-то, допустим, просто перенервничал. Наконец проснувшись, я подумал, что она, может быть, ведь тоже.

Машу растолкал Ваня, которому никуда не надо было спешить в этот день: детский сад у него начинался только завтра. Но его подняла из кровати мысль о сюрпризе, который я ему пообещал в обмен на лояльность в тот момент, когда Маше на линейке будут дарить подарки, а он при этом будет совершенно ни при чем.

Ваня был какой-то тихий. В Маше-то я не заметил никаких перемен, кроме одной: раньше она в полном бессилии десять минут стояла перед шкафом с одеждой, в недоумении, что ей надеть сегодня, а теперь провела там не меньше четверти часа, прежде чем ее мама выдала ей платье и туфельки, а потом еще одни собственно такие же – как сменную обувь.

Окончательно проснувшись, я все-таки страшно разволновался. И я тоже какое-то время простоял перед шкафом с одеждой. Я пытался вспомнить, каким было мое первое сентября – и вспоминал только вселенскую тоску, с какой входил, оглядываясь на родителей, в огромный пустой класс. Он был пустым, потому что я постарался войти первым, чтобы занять местечко получше.

Вспомнив все это, я решил научить мою девочку жить в этом безумном мире. Я спросил ее, где она хочет сидеть.

– А где лучше? – спросила Маша.

– У окна, – твердо сказал я безо всякой уверенности.

Я всегда сидел в разных местах в разных классах, потому что у меня часто менялись взгляды на то, где лучше сидеть.

– Конечно, у окна. Надо прийти и занять место у окна, – сказал я.

И всю дорогу, пока мы ехали, пока я выходил из машины, чтобы купить букет цветов учительнице, пока выбирал его, я думал только о том, что надо помочь ей занять место у окна.

Букет я выбрал не очень большой, потому что внезапно и даже с какой-то оторопью вспомнил еще одну вещь: когда я пошел в первый класс, мама вручила мне огромный букет гладиолусов, который от души и из лучших чувств нарезала у нас на участке и от которого у меня сразу начали отваливаться руки. Это было просто невыносимо, и теперь я был счастлив, что с самого дна подсознания у меня в самый нужный момент выскочило, как пузырек кислорода на поверхность воды, такое полезное воспоминание, и я, тоже от души, чуть не совершил страшной ошибки, поддавшись первому порыву на всякий случай скупить все цветы этого магазина.