Дети Бога - Мэри Д. Расселл

— Может быть, там есть дама, — услужливо предположил Нико.

Франц подавился и закашлялся.

— Может и так, Нико. Но я думаю, что, поскольку ты веришь в Бога, то, когда выберешься из ящика, возможно, там для тебя будет Бог.

Нико открыл рот, затем закрыл, словно вот-вот расплачется.

— Не бойся, Нико. Ты хороший мальчик, а я уверен, что для хороших мальчиков Бог там есть.

Франц поднялся и вразвалку потопал на кухню за десертом.

— Вот почему мне нужно, чтобы ты молился о чем-нибудь, — прокричал он оттуда, шаря по закромам. — Потому что Бог там есть для тебя, но Его может не быть для людей, которые не убеждены, что в Него верят.

Прихватив огромный кусок шоколадного торта, Франц вернулся к столу.

— Я хочу, чтоб ты молился о чуде. По рукам, Нико?

— По рукам, — со всей искренностью согласился Нико.

— Хорошо. Теперь обо мне. Знаешь, почему я такой толстый?

— Ты все время ешь.

— Я африканер, Нико, — устало сказал Франц. — Еда — наш национальный вид спорта. Но я и раньше все время ел — помнишь? А два года назад я таким не был! Когда болтаешься в космосе, твоя ДНК… программы, по которым работает организм, — понимаешь? Твоя ДНК разрезается несколькими атомами космической пыли. Вот что случилось со мной, Нико, — случайная крупинка на своем пути к краю вселенной, пролетев сквозь меня, ударила по какому-то критическому кусочку биологической машинерии, и демоны вырвались на волю…

Внезапно все, что он ел, — все до единого калории, вырванные из каждой молекулы водорода, кислорода, углерода и азота, — стало со скупостью параноика откладываться в жировые клетки — в ожидании небывалого голода, потребовавшего бы от них героического спасения тела, которое они медленно и неумолимо душили.

— Я боролся, Нико. Вначале я с этим боролся. Тренировался, как маньяк. Изнурял себя голодом. Шлялся по врачам все время, которое проводил на Земле, — сказал Франц.

Он принимал каждое лекарство, которое ему прописывали или продавали, ища излечения или хотя бы надежды, но становился толще и толще, делался все более чужым самому себе, напуганный до полусмерти перспективой сердечной и почечной недостаточности.

В этом есть некая поэтическая справедливость, полагал он, а Франц Вандерхелст относился к таким вещам философски. Долгое время он и сам наживался на трогательной вере других людей в чудодейственное средство. Карло проворачивал эту аферу почти десять лет, прежде чем страховочные компании спохватились. Словно волк, он охотился на немощных, выбирая лишь самые богатые и самые больные, наиболее отчаявшиеся и легко внушаемые жертвы, уверяя своих надеющихся и безнадежных пассажиров, что, если они будут лететь на достаточно высокой скорости, время для них замедлится, а когда они вернутся на Землю, медицина продвинется настолько, что их смогут излечить. Убедительно сочувствуя их горю, Карло объяснял, что сейчас платить не нужно, но они должны зарегистрировать «Ангеле оф Мёрси Лимитед» в качестве наследника по их страховочным полисам.

Конечно, это была туфта. Франц просто принимал их на борт и несколько недель гонял двигатели на четверти мощности — подальше от бдительных взглядов комиссии по медицинской этике и полицейского надзора. А сами жертвы уже ничего не могли возразить. Большинство из них умирали сами; остальных спроваживали на тот свет спившиеся, лишенные лицензии врачи Карло.

Но сейчас Карло превратил мошенничество в нечто реальное, и Франц Вандерхелст действительно находился на пути к Ракхату. На сей раз сам Франц был несчастным придурком, надеющимся, что за сорок лет его отсутствия на Земле кто-нибудь придумает, как починить его тело. Потому что, несмотря на растущий слой сала и поросячьи глазки, глядящие поверх раздутых щек, Францу Вандерхелсту было всего тридцать шесть — мужичина в расцвете лет. И Франц очень хотел жить.

— Вот чудо, о котором ты должен молиться, — запомнил, Нико? — сказал Франц, положив вилку на стол. — Молись, чтобы мы вернулись на Землю живыми и чтобы к тому моменту там уже могли меня вылечить — чтобы я мог есть и все же оставаться нормальным. Понял, Нико?

Нико кивнул:

— Молиться, чтоб мы вернулись живыми, а ты стал нормальным.

— Хорошо, Нико. Это хорошо. Ценю, — сказал Франц, а Нико вернулся к Верди, возобновив арию герцога Мантуи с того места, где прервал ее несколько минут назад.

Какое-то время Франц сидел, молча размышляя. Именно тогда он понял, что вправду ценит молитвы Нико. «В конце концов, — подумал он, — агностик знает наверняка одно: ни в чем нельзя быть уверенным».

Долина Н'Джарр, Северный Ракхат

2078–2085, земное время

На исходе жизни Дэниел Железный Конь будет созерцать тройные тени на стенах своего каменного дома в долине Н'Джарр и думать о прошлом. Он сохранял ясность ума до самой кончины, но постоянно возвращался мыслями к ужасным месяцам, проведенным на «Джордано Бруно». Все годы, пролетевшие на Ракхате, ему будет казаться, что он пребывал тогда в некоем безмолвном чистилище, страстно желая, чтобы наказание прекратилось.

Его епитимья началась в тот момент, когда он согласился на похищение Эмилио, и такую же Дэниел возложил на Винченцо Джулиани: жить с тем, что тот сотворил. Собственный его приговор был менее суров. У Дэниела имелась надежда прожить достаточно долго, чтобы узнать ответ на вопрос, с которым Джулиани сойдет в могилу: «Что, если я абсолютно неправ?»

Этот вопрос Дэнни задавал себе снова и снова, пока тянулись недели в Неаполе — в присутствии человека, которому они собирались навредить непоправимо и, возможно, без серьезной на то причины. Его терзали сомнения во время полета на «Бруно» — в обществе людей, которые с трудом его выносили. Он принял их осуждение. Гордость была его грехом, червем в сердцевине, — безотказный стимул, питаемый врожденным и, по всей видимости, ложным ощущением, что он предназначен Господом для чего-то исключительного.

Семья его отца вышла из нищеты и унижений резервации, и хотя Дэниел Железный Конь публично отрекся от стереотипов и романтики дакотского наследия, втайне он этим гордился. С детства Дэнни знал, что он потомок людей, скакавших вместе с Неистовым Конем и Маленьким Великаном из общины оглала, с Черным Щитом и Хромым Оленем из миниконжу, с Пятнистым Орлом и Красным Медведем из сан-арков, с Черным Мокасином и Льдом из шайеннов, с Сидящим Быком из ханкпапов — героями, которые возглавляли лучшую легкую кавалерию в истории, защищая свои семьи и свою землю, которые сражались, чтобы сохранить стиль жизни, где превыше всего ценились отвага, сила духа, благородство и трансцендентное духовное зрение.

И почти столь же сильна была традиция: длительное общение его семьи с Черными Мантиями, чья вера подпирала те же самые ценности. Его прапрапрапрапрабабушка была среди первых дакотов, обращенных в христианство Пьер-Жаном де Сметой, иезуитом легендарного обаяния и обходительности, чье бесстрашие обеспечило ему небывалое доверие среди племен американского Запада. Дакоты верили, что если не все люди, то все народы стремятся к божественному; призыв христианского Бога к всеобщему миру возглашался также и Женщиной Белого Теленка. Кровавые жертвоприношения Вакану Танке — Великой Тайне — тоже были им знакомы. Даже распятие оказалось созвучным; тело Иисуса — с распростертыми руками, пронзенное и свисающее с креста — очень походило на пронзенные и подвешенные тела Солнечных Танцоров, прорицателей, знавших, каково это: предлагать Богу собственные плоть и кровь ради своего народа — с благодарностью, в мольбе и в радости, внушающей страх. На мессах, проводимых их друзьями-иезуитами, многие дакоты поклонялись божественной, непостижимой силе, которая приглядывала за всем и прислушивалась к молитвам тех, кто приносил жертвы — уже не собственные плоть и кровь, поскольку Иисус это изменил, но хлеб и вино, освященные в память об окончательной жертве.