Горькая истина. Записки и очерки - Леонид Николаевич Кутуков

очень скудном количестве. Красная артиллерия, расположенная в полной безопасности на равнинах вокруг города, немедленно открыла огонь по возвышающейся над ним крепости, а милиционеры густыми массами двинулись вскоре на штурм, который, как и многие повторные, был отбит с кровавыми для них потерями. Свидетели событий 1917–1919 годов в России еще помнят то дьявольское остервенение злопыхающей ненависти, которыми были охвачены тогда наши красные, и все зверства, убийства и насилия, в которых она тогда проявилась: не было такого злодеяния, что они не смогли бы совершить.

Можно себе представить, до какого пароксизма бешенной злобы после отбитых штурмов дошли атакующие, уже взвинченные многолетней «освободительной» пропагандой одержимых большевизанствующих либералов и яростной человеконенавистнической агитацией марксистов. На третий день осады 23 июля 1936 года, в небольшой комнате, где помещался штаб полковника Москардо и где мы теперь стоим, раздается из расположения красных телефонный звонок, а затем происходит разговор, текст которого мы читаем на привинченной к стене мраморной доске:

«Начальник Милиции: — Это вы ответственны за убийства и преступления, которые ныне совершаются. Я требую, чтобы вы сдали Альказар в течение десяти минут, а если вы этого не исполните, то я расстреляю вашего сына Людовика, который находится здесь в моей власти.

Полковник Москардо: — Я в этом не сомневаюсь!

Начальник Милиции — Чтобы вы убедились, что это так, я передаю трубку вашему сыну.

Людовик Москардо: — Папа!

Полковник Москардо: — Что, сын мой?

Людовик Москардо: — Ничего. Они говорят, что расстреляют меня, если ты не сдашь Альказар.

Полковник Москардо: — Вручи свою душу Богу и с криком „Да здравствует Испания!“ умри как патриот!

Людовик Москардо: — Крепко тебя целую, папа.

Полковник Москардо: — Крепко тебя целую, сын мой. (Обращаясь к начальнику Милиции:) Можете не льстить себя надеждой: Альказар никогда не будет сдан».

Слева от доски большой портрет полковника Москардо, а под ним стоит телефонный аппарат; справа от доски большой портрет шестнадцатилетнего Москардо — сына, в белой рубашке, а под ним телефонный аппарат, бывший в те дни в расположении красных. Через несколько дней юноша был расстрелян красными в городском саду, недалеко от собора Католических Королей Изабеллы и Фердинанда…

После этого драматического разговора Альказар держался еще 70 дней. Питались мясом мулов; из скудных запасов муки выпекался хлеб в импровизированной пекарне; в походном лазарете производились операции раненых без анестезирующих средств; рождались дети под грохот рвущихся снарядов; во время ночного затишья прислушивались к работам производимого красными подкопа; слушали радиосообщения, раздающиеся из приспособленного случайно попавшегося приемника, и с трепетным ожиданием они узнавали о мерном продвижении к ним на выручку войск генерала Варела[247].

Страшный взрыв мины поднимает на воздух восточную часть исторического замка и по еще дымящимся грудам камней с колыхающимися красными полотнищами стремительно бросается на штурм озверелая красная милиция, так называемые «республиканцы», союзники просвещенных западноевропейских демократий и Советского Союза. Но средь пыли и порохового дыма неизменно продолжает развиваться красно-желтое национальное испанское знамя. Четыре пулемета юнкеров, то есть «бунтовщиков», как называла их прогрессивная пресса народных фронтов, да меткий ружейный огонь и холодное оружие отбили все атаки тысячных полчищ красногвардейцев…

Внимание всего мира было тогда направлено к этим огненным развалинам, и каждый, согласно душевному своему созерцанию, переживал перипетии этой эпической борьбы. Наступил, наконец, и долгожданный день бегства красных и соединения героических защитников с наступающими войсками генерала Франко[248]. Я не берусь описывать сцены того восторга, умиления и энтузиазма, которые там тогда происходили: всякий, у кого еще бьется белогвардейское сердце, может себе это представить… Помню, и я, вцепившись тогда в мой радиоаппарат, переживал один из редко счастливых моментов моей жизни, которыми так скудно балует нас наша лихая доля побежденных…

«Как можно наградить в наш двадцатый век доблестного защитника Альказара, полковника Москардо?» — вопрошает военная реляция тех дней — «Деньгами, как это сделали англичане со своими великими людьми Веллингтоном[249] и Нельсоном[250]? Титулами, как это сделали итальянцы со своими д’Аннунцио[251] и Диас[252]? Производством в маршалы, как это сделали французы со своими победоносными генералами Фошем[253] и Петеном[254]? Нет, в Испании чистого идеализма, в Испании Дон-Кихота этот геройский подвиг награждается высшими знаками отличия ордена Святого Фердинанда Католического, который возложит на грудь полковника Москардо сам Каудильо (вождь) генерал Франко среди доблестных развалин Толедского Альказара».

* * *

По теориям так называемого исторического материализма, утверждающего примат материального начала в мире, который оформляет все социальные (а также и духовные) отношения как последствие данной экономической организации, красные, влекомые стимулами социально-экономической революции, должны были бы задавить своей «прогрессивностью», а также числом и превосходством своей материальной части, ничтожную и, разумеется, «реакционную» кучку плохо вооруженных защитников Альказара. Но победил дух испанского национального сознания; дух особой, своей национальной сущности; дух многовековой испанской культуры, предопределяя окончательную победу генералиссимуса Франко, и, опровергнув пророчества Ленина о неминуемой и скорой, первой после России, коммунистической революции в Испании, еще раз воочию доказал банкротство марксистских теорий: вовсе не материя является абсолютной причиной, наблюдаемой нами непрестанно происходящей мировой эволюции.

Толедо, 1950 г.

«Часовой» (Брюссель), июль 1951, № 310, с. 18–19

Мадридский военный музей

Прежде чем войти в прекрасное здание, им занимаемое, я пошел сначала осмотреть пушки, поставленные, как это полагается каждому военному музею, вдоль его фасада. При самом входе я обратил внимание на огромное зенитное орудие, с массой приборов и рычагов для регулирования стрельбы, с направленным в небо длинным телом, на колесах с резиновыми шинами. Я тотчас же заметил клеймо советского завода и русские буквы на шинах. Орудие это было захвачено войсками генерала Франко у интернационального неприятеля в 1938 году. Не является ли самый факт нахождения этой пушки в далекой Испании обвинительным актом советскому правительству, бросившему русский труд и достояние российского народа на дело, абсолютно чуждое интересам России? Допустимо ли было лишать русский народ всего самого необходимого, обрекая его на многолетнюю нужду, в целях поддержки испанских бесов и социально близкого им элемента, то есть уголовников?

Эта советская интервенция в целях осуществления «заветов Ильича», то есть мировой революции, не может даже быть оправдана какими-то туманными утверждениями о совпадении советской политики с интересами России. Ни политических, в нормально дипломатическом смысле, ни коммерческих интересов СССР в Испании не имел. Другое дело демократии — им нельзя отказать в логике: поддерживая тогда испанских коммунистов, они спасали свои рынки от итало-германской конкуренции.