Горькая истина. Записки и очерки - Леонид Николаевич Кутуков

На проходящий состав с удивлением смотрели русские рабочие лесопилки, офицеры и солдаты, столь еще недавно сражавшиеся против мирового зла большевизма-коммунизма, и с рождающимся возмущением отмечали, что в то же время в Крыму и на Дальнем Востоке еще не окончена и продолжается белая борьба против мирового зла, и, казалось бы, можно было бы рассчитывать на помощь свободного мира в этой титанической борьбе, а в том числе и «союзников», верными которым остались Белые армии, благодаря свойственному русским чувству чести, а также наивности и политической неопытности. А некоторым из этих рабочих лесопилки, которым еще так недавно пришлось пережить в красной России массовые расстрелы, голод и национальные унижения от интернациональных захватчиков, вспоминалось с чувством горечи и досады, что русский народ, раздавленный большевиками, с присущим ему сознанием правды и справедливости, был уверен, что христианский мир не потерпит такого живодерства и издевательства, а потому придет ему на помощь! Вскоре, после проезда Красина, на возмущенные чувства рабочих офицеров и солдат последовал неминуемо логичный ответ христианского мира свободных демократий: под отдаленные раскаты врангелевских, каппелевских, польских и красных пушек потянулись из Ревельского порта товарные железнодорожные составы в красную Россию — торговля с людоедами уже началась… Воочию выяснилось, что деньги не пахнут… Так взошла заря сосуществования. Теперь, через 36 лет, оно трагически подстерегает метущееся человечество адским атомным светом…

В начале августа этого 1920 года, возвратившись после работы на лесопилке в общежитие, я нашел письмо от итальянского консула в Ревеле. Он извещал меня, что им получены из Рима от моих родственников (которым я написал в начале лета) постоянная виза в Италию и деньги на дорогу. Всякий участник нашего безвременья легко может себе представить, что это для меня означало, а также и впечатление, произведенное на окружающих! Виза и отъезд из эстонских лесов, картофельных полей и торфяных болот, туманов дождей и снега в Италию, в эту сказочную солнечную страну чудес, куда можно сказать, направлены мечты обитателей всех пяти континентов.

В Ревеле я нашел возрождающуюся жизнь, открытые магазины, банки, рестораны и оживленное уличное движение. Мое внимание привлек магазин готового платья, но я не решался купить штатский костюм и это по двум соображениям. Во-первых, я никогда в жизни прежде не носил галстуков и рубашек с воротничками, а потому не знал, как ими пользоваться, а, во-вторых, я находил, что, вообще говоря, одет я был первоклассно, — английский солдатский френч, немецкие брюки фельдграу с красным кантом, а затем обмотки и английские башмаки (танки), на усыпанной гвоздями подошве. В таком виде я решил явиться в итальянское представительство на всю Прибалтику, расположенное на взморье в бывшем губернаторском доме.

По-видимому, мой случай отъезда в Италию был совершенно единично необычайным, а потому я и был соответствующе принят самим посланником. При его появлении в салоне, в котором меня просили его обождать, произошел сильный конфуз: мои «танки», вернее шлифованные гвозди на подошвах, как коньки поехали по натертому воском художественному паркету, и мне с трудом удалось удержаться на ногах после проделанного чисто балетного пируэта! Моя «форма одежды» и произведенное антраша произвели на умного и бывалого дипломата наилучшее впечатление, — он искренне смеялся, принял меня отлично и обещал всяческое содействие. А помощь его была как никогда более необходимой. Дело в том, что, собираясь ехать в Италию, я был, собственно говоря, без всяких документов, если не считать желтенькую бумажку, свидетельствующую об окончании моей службы в армии генерала Юденича с разрешением отправляться на все четыре стороны. А ведь итальянскую визу надо было поставить на какой-то паспорт?

Таким образом я впервые наткнулся на апатридно-беспаспортное состояние русского эмигранта. По просьбе итальянского посланника Эстонское правительство выдало мне паспорт на две недели сроком, с оговоркой о моем русском происхождении и о не состоянии в эстонском подданстве, на который и была поставлена постоянная итальянская виза, а затем и транзитные германская и швейцарская, после соответствующих нажимов посланника, так как консулы этих государств визы на мой временный эстонский паспорт ставить не желали. Не меньшие затруднения встретились и в эстонском банке в получении денег по чеку, в котором отказались выплатить подозрительной личности, облаченной в оригинальную форму «северо-западника»!

Нехотя пришлось вновь тащиться в бывший губернаторский дом за помощью. Как раз должен был ехать в центр города на открытом посольском автомобиле военный итальянский агент, который и посадил меня рядом с собой. Эффект получился невероятный. Многие останавливались на улицах Ревеля, чтобы позевать на невероятное зрелище, — «северо-западник» армии, потерпевшей поражение, рядом с итальянским капитаном во внушительной форме, представитель державы-победительницы в только что закончившемся небывалом конфликте! А в банке до того растерялись, что предложили мне расписаться в получении денег… по-итальянски!

После всех этих трагико-комических приключений, которые для многих русских продолжаются в по сей день, несмотря на тотальную победу в Первой мировой войне носителей «нетленных ценностей», очутился я, наконец, на борту немецкого парохода, отплывающего в Штеттин. В первую очередь пришлось удивиться столь «ретроградному» названию парохода: «Кенигин Мария-Луиза», после происшедшей в Германии демократической прогрессивной революции! Но, может быть, это была та самая прусская королева Мария-Луиза, которая столь успешно отстаивала интересы поверженной Пруссии перед Наполеоном и Александром Первым, — за что ее даже и демократы немецкие пощадили.

На пароходе оказались немецкие дети, что-то вроде скаутов, в форме, возвращающиеся из Финляндии, где были разобраны по финским домам в целях усиленного питания ввиду еще не изжитой тогда в Германии послевоенной голодовки побежденных. Они сразу же чрезвычайно заинтересовались весьма странной персоной, облаченной в остатки какого-то сборного обмундирования, какой я тогда являлся. После соответствующего объяснения со мной и выяснения моей личности, они обратились к капитану парохода с просьбой, чтобы с его разрешения я надел бы кокарду и погоны с тем, чтобы они смогли пройти церемониальным маршем перед русским офицером!

Мне не было желательно ни то, ни другое, я даже пожалел, что не приобрел в Ревеле штатского костюма, но капитан совершенно искренне уговаривал меня исполнить просьбу детей.

И вот, на палубе немецкого парохода стоял я, держа, руку под козырек, а немецкие дети в форме проходили мимо, стараясь изобразить самый настоящий гусиный шаг! Если они впоследствии записались в гитлер-югенд, то не заливала ли им лицо краска стыда при воспоминании об этом «параде» и прохождении перед унтерменшем? Забегая немного вперед, отмечу, что мы обменялись адресами с этими любителями военного строя, и я стал получать по прибытии в Рим открытки в красках всех германских великих