Илья Глазунов. Любовь и ненависть - Лев Колодный

«Гложет сердце Ада… Ада, Ада! И только она! Пишу и рисую лучше, чем когда-либо». (Портрет «Ады» на небольшом холсте написан маслом в 1954 году, им начинается альбом 1986 года.)

Последнее признание относится к весне 1954. А в конце года появляется новое имя, пронесенное через всю жизнь.

«17 декабря… У меня есть светлое эхо. Нина, милый чистый барашек – облачко небесное, несущее в сердце зародыш и грозового обвала, и чистоты Рафаэлевой. Пусть эта страсть будет спокойной, нежной и чистой, как и она сама».

Как пророчески писал в дневнике молодой Глазунов: грозовой обвал накрыл его черной волной спустя много лет после первой встречи…

Она произошла случайно. Шли три студента по академии и увидели у раздевалки красивую незнакомую девушку, которую один из них, Коля Бурейченко, вслух назвал мадонной.

– Мы первый раз видим вас в академии, – произнес Илья, желая завязать разговор.

– Нет, я не первый раз здесь, моя бабушка подбирает мне книги для курсовой…

– А как зовут вашу бабушку? – спросил пораженный ее лицом второй студент, Рудольф Карклин.

– Мою бабушку зовут Екатерина Леонтьевна Бенуа, – ответила она третьему студенту.

Ее выбор пал на Илью Глазунова.

* * *

Я слушал рассказы школьных друзей, но чем больше узнавал о прошлом Глазунова, тем сильнее его юношеский образ, полный поэтических мечтаний, смутных предчувствий, не накладывался на известный мне облик человека, превратившего Манеж в боевой рубеж, трибуну, откуда неслись набатом слова, усиленные громкоговорителями:

– Сегодня нужно иметь огромную стойкость, чтобы нести в своем сердце Россию и выражать самосознание русского народа, уважая при этом все другие народы многонациональной Руси.

– Россия – русским! Русский – тот, кто любит Россию!

– Самое страшное сегодня – это русский беженец в России, что русские стали в построенных ими городах гражданами второго сорта.

– У нашей нации есть сила, способная поднять Россию с колен.

– Мы русские! Какой восторг! – эту фразу Илья Сергеевич цитировал почти в каждом выступлении со ссылкой на первоисточник – генералиссимуса Александра Васильевича Суворова.

Откуда брались силы в 65 лет часами выступать в полном зале, давать долгие интервью местным телестудиям, сотни автографов, отвечать на десятки вопросов в зале, где каждый мог обратиться по любой теме?

Ответ есть в книге отзывов, в короткой записи: «Вот что может сделать один человек, если он гений.

Модсак Александра Ефимовна, уже второй раз на выставке, если позволит здоровье, приду третий раз».

Такие люди, ровесники художника, пережившие войну, блокаду, преодолевая немочь, собирая остатки сил, открывали тяжелую дверь Манежа, чтобы увидеть картины Глазунова, услышать его речи, зарядиться его энергией. И он, мне кажется, общаясь таким образом с народом, видя блеск в глазах людей, набирался новых сил, вдохновлялся их чувствами, знаками внимания, цветами…

Но от болезни уберечься не смог, простудился основательно в разгар эпидемии гриппа. Поэтому приехать четвертый раз из Москвы в Санкт-Петербург, чтобы по традиции выступить в выходные дни, не удалось. Выставка закрылась без Глазунова.

Рабочие быстро сняли картины, погрузили их в машину, за исключением портретов скрипичного мастера, Георгия Товстоногова, рисунков, принадлежащих Русскому музею, и увезли все в Москву.

Будет ли еще такая выставка в Манеже? Найдутся ли 150 тысяч долларов для ее организации?

На следующий день после того, как погасли огни в зале, я позвонил в дирекцию и задал вопрос:

– Сколько посетителей побывало на выставке Михаила Шемякина?

Получил ответ: 35 тысяч.

Как сообщил мне директор выставки «Илья Глазунов» Игорь Коршунов, за месяц Манеж посетили 508 тысяч зрителей, то есть свыше полумиллиона. В пятнадцать раз больше.

* * *

Каждый художник есть тайна, раскрыть ее сразу не дано никому. Проходят века, и вдруг забытые имена становятся в центре внимания живых, рвущихся на выставки, как это случилось с картинами Вермера в 1995 году. В Вашингтоне накануне закрытия его выставки люди стояли сутками, чтобы попасть в зал. Выставку посетили 327 551 человек.

Это больше, чем побывало на зарубежной выставке «Москва – Берлин», длившейся на два месяца дольше. Когда я пишу эти строчки, знаменитая выставка переместилась на Волхонку, где москвичи могут впервые увидеть немецких экспрессионистов, в подражании которым обвиняли молодого Глазунова.

В Гааге, по сообщениям газет, на выставку Вермера продали предварительно 300 тысяч билетов…

Но что все эти приведенные мною цифры перед теми, какие сопровождают выставки нашего современника в Манежах? Не мне открыть тайну Глазунова, я только хочу привлечь еще раз внимание к ней, чтобы когда-нибудь явился знаток, объяснивший феномен неутомимого творца.

* * *

…Из Санкт-Петербурга уехал Илья Сергеевич за неделю до закрытия выставки простуженный, но с сознанием исполненного долга. Триумф в Манеже состоялся в десятый раз! Повторит ли кто-нибудь когда-нибудь этот рекорд в истории искусства?

Спустя месяц после закрытия выставки смог я включить диктофон, поставив его на круглый стол гостиной в Калашном переулке. Но и тогда времени, чтобы поговорить спокойно, как минувшей весной, не было, потому что его по-прежнему отнимала борьба. С кем? Ответ простой – с Системой. Не с той, с которой десятки лет сражался Глазунов, убеждая советскую власть не ломать памятники прошлого, не взрывать церкви… С новой властью, сложившейся за несколько лет Системой. Она церкви не ломает, более того, открывает и восстанавливает, даже заново строит их на прежнем месте, как храм Христа Спасителя. Нашлись силы и средства, чтобы в пору депрессии, инфляции, роста цен и спада экономики на высоте свыше 90 метров всего за год и три месяца выложить своды громадного здания. Глазунов вошел в состав членов Наблюдательного совета, руководящего работой по воссозданию главного собора Москвы и России.

Чего же бороться с Системой? Приходится, потому что озабочен проблемами не только своей семьи, но и судьбой академии, двухсот пятидесяти студентов, преподавателей, сотрудников, по утрам входящих в созданный им храм искусства на Мясницкой.

Прежняя власть отделила от государства церковь. Установившаяся власть отдалила от себя искусство и науку. Государственного заказа жаждет Глазунов всю жизнь. Но его как не было, так и нет. Даже когда писал портреты членов Политбюро, то был отнюдь не госзаказ, потому что практически первые лица социалистического отечества художнику не платили. Гонорары платили короли, премьеры, президенты, дипломаты капиталистических стран, заказчики «из-за бугра».