Перекресток зимы и лета - Елизавета Дворецкая

Требовательный взгляд Огнеяра подталкивал ее, не позволял медлить. Дарована закрыла лицо руками и постаралась наконец сосредоточиться. Громобой! Теперь ей нужно думать только о нем. Отбросить все прочее и дать себе долгожданную волю думать только о нем, только о том, чем полно было сердце. Забыть это давящее серое небо, этот холодный пронзительный ветер, забыть капли осеннего дождя и мерзлую грязь под ногами. Громобой! Жаркое лето, буйная гроза, теплый животворящий дождь… Яркая вспышка молнии, пронзающей темную грозовую тучу… Зеленая трава и листья, много-много зелени, дождь мягко стучит по листве, а крупные капли вспыхивают яркими белыми звездами, попадая в солнечный луч… Высокое и чистое небо, свежий запах в воздухе, что остается после грозы и от которого кажется, что весь мир родился заново… Чтобы начать все с начала…

Теплое, сильное, доброе лето само шло к ней издалека и ждало только, чтобы она указала ему путь. Они стремились навстречу друг другу, Дарована уже видела лето перед собой, и рука ее сама тянулась ему навстречу.

Закрыв глаза, Дарована стала по одному подбирать слова, и голос из глубины души подсказывал ей их:

Шла я по чистому полю,

По широкому раздолью,

Шла я через леса дремучие,

Болота зыбучие,

Горы толкучие,

Озера синие,

Шла я через котлы кипучие,

Через пламя палючее,

Шла через Зиму Лютую,

Через Осень Щедрую,

Шла из закатной стороны под восточную,

Шла к Лету Жаркому.

Дарована не открывала глаз, а перед ее внутренним взором проходило все то, что она миновала в этом пути: и темнота подземелья, и огненная река, и глубокие снега земного мира, и светлые луга перед Стрибожином, и золотой сад Макоши. И все это неслось мимо нее, уходя куда-то вперед; она двигалась назад от зимы через осень к лету.

Шла я под чистыми звездами,

Под ясным солнышком,

Под светлым месяцем,

Под сизым туманом.

Пришла я на перекрой месяца,

Пришла на перекресток дорожный.

А навстречу мне идут три брата,

Идут три брата, три ветра, три вихоря.

Первый брат – Ветер Восточный,

Второй брат – Ветер Закатный,

Третий брат – Ветер Полуночный.

Подите вы, ветры, к Лету Жаркому,

Подите ко грому гремучему,

К молнии палючей,

Несите ему тоску мою.

На воду тоску мою не опустите,

На землю не уроните,

На стуже не познобите,

На солнце не посушите.

Донесите тоску мою до ясна сокола,

Где бы вам его ни завидеть,

Где бы вам его ни заслышать,

Хоть бы в чистом поле,

Хоть бы при путях-дорогах,

Хоть бы в лесу дремучем,

Хоть бы в море синем…

Громобой застыл, держась рукой за золотую ветку: чей-то зовущий голос вдруг коснулся его слуха, и он сразу понял, что это – ему, понял даже раньше, чем сумел разобрать хоть слово. Нежный мягкий голос возник из позвякивания золотой листвы, каждая золотая травинка подхватывала призыв, и Громобой напряженно вслушивался, зная, что теперь ему наконец-то укажут правильный путь. Он знал этот голос: перед глазами его встало знакомое лицо, золотые глаза, волосы, окружившие это лицо блеском солнечных лучей. Это лицо сияло, как солнце, оно освещало и согревало мир, вдыхало в него жизнь; оно было где-то рядом, хотелось обернуться, скорее найти ее. Огромная сила подхватила Громобоя и повлекла вперед, навстречу этому лицу и этому голосу, чей призыв был равен закону мироздания:

В чистом поле солнце греет,

Отогревает Мать-Сыру Землю;

По сырой земле хмель вьется и тянется,

Так и ты тянись ко мне,

Во всякий час, во всякое время…

Рука Громобоя с треском обломила золотую ветку. Между двумя деревьями впереди померкло золотое сияние леса: казалось, открываются ворота, ведущие в темноту. Вниз… Громобой шагнул к этим воротам, и голос, полный тревоги и страстного призыва, лился оттуда ему навстречу:

Ты приди ко мне, мой сердечный друг,

Ты приди ко мне, Лето Жаркое,

Ты приди ко мне частым дождичком,

Ясным солнышком да светлым месяцем,

Ветром буйным да синим облаком,

Ты приди ко мне ясным соколом,

Ты приди ко мне добрым молодцем…

Ускоряя шаг, Громобой ворвался в ворота, и два дерева вспыхнули, как два золотых столба. Где-то наверху прокатился мощный гул, вокруг стало темнеть, золотой лес исчез. Громобой увидел перед собой увядшую равнину под низким серым небом. И ветер этой равнины нес ему навстречу последние, торопливые и горячие слова заклинания:

Назад не оборотись,

Вспять не повернись,

Иди ко мне, Лето Жаркое,

Иди ко мне, к Щедрой Осени,

Иди ко мне, к Зиме Лютой,

Иди ко мне, к Весне Красной!

Золотые ворота позади закрылись и погасли, как будто растаяли в сером воздухе. Громобой стоял на равнине, на перекрестке двух дорог. Напротив себя он увидел человека, которого встретил впервые в жизни, но узнал, потому что не мог не узнать. Сейчас во всем свете не существовало никого другого, только они двое, только он и этот невысокий, ловкий, черноволосый парень с красной искрой в темных глазах. Сын Велеса, рожденный противником для него.

А в стороне от них тонкая липа с золотыми листочками дрожала на ветру, сгибалась под порывами вихря, как будто плакала, но не могла сойти с места; хотела что-то им сказать, но молчала и только умоляюще тянула к ним ветки, как живые руки.

Громобой сделал шаг вперед: ему не верилось, что сын Велеса наяву стоит перед ним. Казалось, первый же его шаг опять сдвинет грани миров и его противник рассыплется, растает темным облачком, перенесется в неведомые дали. Но ничего этого не случилось: сын Велеса по-прежнему стоял на замерзшей дороге в нескольких шагах перед ним. Громобой видел его впервые, но знал, казалось, лучше чем себя: знал эту невысокую, подвижную фигуру, эту волчью накидку на сильных плечах, серебряные обручья на запястьях смуглых рук, черные волосы, разметавшиеся по плечам, черные брови, весело блестящие карие глаза, белые зубы. Каждая черта этого лица казалась знакомой. Эти глаза с красной искрой смотрели на него из углей любого огня, у которого случалось ему греться; чернота этих волос таилась в тенистых уголках, мех этой накидки укрывал спины всех лесных зверей, сколько их ни есть. Дух Велеса всегда был рядом, пронизывая весь земной мир, а теперь Громобой лишь встретился с его наиболее ясным и полным воплощением.

Огнеяр в свой черед смотрел на него с жадным и нетерпеливым любопытством. Уже не один год он знал, что где-то на свете есть для него достойный противник, для схватки с которым он рожден. Не один год он томился, стремясь скорее увидеть его и испытать свои силы в настоящей борьбе. И вот его соперник был перед ним, и сердце Огнеяра ликовало: сын Перуна не обманул его ожиданий. От рослого, плечистого рыжеволосого парня веяло жаром грозы, и от дыхания Небесного Огня вся кровь Огнеяра вскипала, в жилы его вливалась сила Подземного Пылания. Его не смущало то, что противник был выше чуть ли не на голову, мощнее сложением и, очевидно, сильнее: Огнеяр хорошо знал свои сильные стороны, был вынослив, устойчив и упрям. В нем было вдоволь звериной осторожности, но совсем не было боязни; привыкнув к своей неуязвимости, он не знал страха смерти. Лицо соперника, полное непримиримой враждебности, но не обремененное, как любил говорить Огнеяр, избытком мысли, забавляло его, и его человеческая природа смеялась, а Велесов дух в нем отвечал на эту враждебность и стремился в схватку, как вода течет вниз – потому что такова ее суть, и иначе ей нельзя.