Женская война - Александр Дюма

К несчастью, королева была уже на двадцать лег старше, чем во времена, когда она думала о Бекингеме.

Но как бы то ни было, откуда бы ни взялся кошелек, Каноль запустил в него руку, вынул десять пистолей и отдал их Барраба, который вышел после многих низких и почтительных поклонов.

Когда Барраба вышел, Каноль позвал офицера и попросил, чтобы тот сопровождал его при осмотре крепости.

Офицер тотчас повиновался. У дверей барон встретил весь свой штаб, состоявший из важнейших лиц цитадели. Он пошел с ними, они давали ему все объяснения, и, разговаривая с ними, он осмотрел равелины, казематы, погреба и магазины. В одиннадцать часов утра он воротился домой, осмотрев все. Свита его тотчас разошлась, и Каноль опять остался наедине с тем офицером, который встретил его.

— Теперь, господин комендант, — сказал офицер таинственно, — вам остается увидеть только одну комнату и одну особу.

— Что вы сказали?

— Комната этой особы тут, — сказал офицер, указывая на дверь, которую Каноль еще не приметил.

— А, тут комната?

— Да.

— Тут и та особа?

— Да.

— Очень хорошо, но извините меня, я очень устал, потому что ехал и день и ночь, и сегодня утром голова у меня не очень свежа. Так говорите же пояснее, прошу вас.

— Извольте, господин комендант, — отвечал офицер с лукавой улыбкой, — комната…

— Той особы…

— Которая вас ждет, вот тут. Теперь вы понимаете?

Каноль изумился.

— Понимаю, понимаю, и можно войти?

— Разумеется, ведь вас ждут.

— Так пойдем!

Сердце его сильно забилось, он ничего не видел, чувствовал, как в нем боролись боязнь и желания… Отворив дверь, Каноль увидел за занавеской веселую и прелестную Нанон. Она вскрикнула, как бы желая испугать, и бросилась обнимать его.

У Каноля опустились руки… в глазах потемнело.

— Вы! — прошептал он.

— Да, я! — отвечала Нанон, смеясь еще громче и целуя его еще нежнее.

Воспоминание о его проступках блеснуло в уме Каноля; он тотчас угадал новое благодеяние своей подруги и склонился под гнетом угрызений совести и благодарности.

— Ах, — сказал он, — так это вы спасли меня, когда я губил себя, как сумасшедший. Вы заботились обо мне, вы мой ангел-хранитель.

— Не называйте меня вашим ангелом, потому что я демон, — отвечала Нанон, — но только демон, являющийся в добрые минуты, признайтесь сами?

— Вы правы, добрый друг мой; мне кажется, вы спасли меня от эшафота.

— И я так думаю. Послушайте, барон, каким образом случилось, что принцессы могли обмануть вас, вас, такого дальновидного человека?

Каноль покраснел до ушей, но Нанон решилась не замечать его смущения.

— По правде сказать, я и сам не знаю, сам никак не могу понять.

— О, ведь они очень лукавы! Вы, мужчины, хотите воевать с женщинами? Знаете ли, что мне рассказывали? Будто бы вам показали вместо молодой принцессы какую-то придворную даму, горничную, куклу… что-то такое.

Каноль чувствовал, что мороз подирает его по коже.

— Я думал, что это принцесса, — сказал он, — ведь я не знал ее в лицо.

— А кто же это был?

— Кажется, придворная дама.

— Ах, бедняжка! Но, впрочем, это вина злодея Мазарини. Какого черта? Когда дают человеку такое трудное поручение, так показывают ему портрет. Если б у вас был или если б вы хоть видели портрет принцессы, так вы, верно, узнали бы ее. Но перестанем говорить об этом. Знаете ли, что этот ужасный Мазарини обвинил вас в измене королю и хотел бросить в тюрьму, к жабам?

— Я догадывался.

— Но я сказала: «Сделаем так, чтобы его бросили к Нанон». Скажите, хорошо ли я сделала?

Хотя Каноль был полон воспоминаний о виконтессе, хотя на груди носил ее портрет, он был тронут этой нежной добротой, этим умом, горевшим в самых очаровательных глазах в мире. Он опустил голову и поцеловал беленькую ручку, которую ему подали.

— И вы хотели ждать меня здесь?

— Нет, я ехала в Париж, чтобы везти вас сюда. Я везла вам патент, разлука с вами показалась мне слишком продолжительной. Герцог д’Эпернон тяготел как камень над моей однообразной жизнью. Я узнала про ваше несчастье. Кстати, я забыла сказать: знаете, что вы мой брат?..

— Я догадывался, прочитав ваше письмо.

— Вероятно, нас предали. Письмо, которое я писала к вам, попало в недобрые руки. Герцог явился ко мне взбешенный. Я объявила вас своим братом, бедный Каноль, и теперь мы находимся под покровительством самых законных уз. Вы почти женаты, мой бедный друг.

Каноль оказался под невероятным влиянием этой женщины; он расцеловал ее белые ручки, стал целовать ее черные глаза… Воспоминание о виконтессе де Канб отлетело…

— За это время, — продолжала Нанон, — я все обдумала и решила, как действовать в будущем; я обратила герцога в вашего покровителя или, лучше сказать, в вашего друга; я смягчила гнев Мазарини. Наконец, я выбрала себе убежищем остров Сен-Жорж: ведь, вы знаете, мой добрый друг, меня все еще хотят побить камнями. Во всем мире только вы любите меня немножко, мой дорогой Каноль. Ну, скажите же мне, что вы меня любите!

И очаровательная сирена, обвив обеими руками шею Канолю, пристально смотрела в глаза молодого человека, как бы стараясь узнать самые сокровенные его мысли.

Каноль почувствовал, что не может оставаться равнодушным к такой преданности. Тайное предчувствие говорило ему, что Нанон более чем влюблена, что она великодушна: она не только любит его, но еще и прощает ему.

Барон кивнул головой в ответ на вопрос Нанон; он не смел сказать ей «люблю», хотя все воспоминания, проснувшиеся в его душе, свидетельствовали в его пользу.

— Так я выбрала остров Сен-Жорж, — продолжала она, — и буду хранить здесь в безопасности мои деньги, бриллианты и свою особу. Кто может охранять жизнь мою, спросила я себя, как не тот, кто меня любит? Кто, кроме моего властелина, может сберечь мои сокровища? Все в ваших руках, друг мой, и жизнь моя, и мое богатство. Будете ли вы заботливо стеречь их? Будете ли верным другом и верным хранителем?

В эту минуту во дворе раздались звуки трубы; они потрясли сердце Каноля. Перед ним была любовь, такая красноречивая, какой он никогда еще не видел. У порога стояла война, грозная война, которая горячит человека и приводит его в упоение.

— Да, да, Нанон, — воскликнул он, — и вы, и ваши сокровища в безопасности, пока я здесь, и я клянусь вам, если будет нужно, я умру, чтобы спасти вас от малейшей опасности!

— Благодарю, мой благородный рыцарь, — сказала она, — я столько же уверена в вашей храбрости, сколько в вашем великодушии. Увы! — прибавила она, улыбаясь. — Я бы желала быть столь же уверенной в вашей любви…