Век Наполеона. Реконструкция эпохи - Сергей Тепляков

Лошакова выручила все та же жена: она долго добивалась встречи с царем, пока ей не подсказали, что эту встречу может устроить лейб-кучер Илья Байков. Байков посочувствовал молодой и красивой генеральше и при выезде из Зимнего дворца устроил так, что лошадь запуталась в постромках. Генеральша с прошением была тут как тут. Царь, видно, был в хорошем настроении – он простил Лошакова и даже вернул чин).

Из пленных же Вимпфен умер от ран, Иван Миллер по возвращении из плена получил под командование бригаду, Берг после возвращения из плена получил в команду свой полк, в 1812 году служил в корпусе Витгенштейна и за отличия был награжден орденом св. Георгия третьей степени. Меллер-Закомельский, вернувшись из плена, был принят на службу, в 1810 году стал генерал-адъютантом, в войну 1812 года командовал кавалерийским корпусом. (О Штрике и Селехове, сдавшихся вместе с Пржибышевским, история умалчивает).

Из всех только Игнатий Пржибышевский полной мерой испытал, что такое царская немилость: император приказал отдать вернувшегося из плена генерала под суд. Члены генерал-аудиториата Пржибышевского оправдали, но тогда Александр Первый передал дело в Государственный совет, который к мнению царя прислушался лучше: в октябре 1810 года Пржибышевский был разжалован в рядовые с увольнением со службы через месяц – то есть успел он почувствовать солдатскую лямку. От всей этой истории генерал вскоре после решения Государственного совета и умер.

Почему Александр лично преследовал генерала? 3-я колонна, которой командовал генерал, уже после перелома в битве оборонялась вокруг Сокольница, остатки ее прорвались из окружения, но по ошибке пошли прямо на центр французской армии, были атакованы неприятелем и «лишась средств сопротивления» (может, вышли патроны?), сложили оружие. Не сказать, правда, что противник был в превосходящих силах: Олег Соколов в книге «Аустерлиц» пишет, что в 8-м гусарском полку, которому сдались остатки 3-й колонны (одни пишут три тысячи солдат и три генерала, другие – несколько сотен бойцов), было всего 80 человек. В общем-то это был позор. (Была у Александра еще и личная обида: во время кампании 1805 года он долгое время состоял при колонне Пржибышевского, был очарован генералом и обмануться в нем было для царя больнее всего).

(В противовес печальной истории Пржибышевского вспомним о генерале Захаре Олсуфьеве: зимой 1814 года его разгромленный Наполеоном под Бриеном отряд был атакован возле деревушки Байе и отрезан от основных сил. 42-летний Олсуфьев со своими солдатами пошел на прорыв. В знак того, что «время жить кончилось – настало время умирать», Олсуфьев слез с коня и встал в солдатские ряды с солдатским ружьем в руках. Около тысячи человек пробились, но Олсуфьев был ранен штыком и попал в плен. Наполеон предложил Олсуфьеву обмен его на Вандамма, взятого русскими под Кульмом, но Олсуфьев отказался и был освобожден только после вступления русских в Париж. «Ты дрался как русский генерал и верный сын Отечества», – сказал ему царь и вскоре назначил командиром корпуса. Портрет Захара Олсуфьева есть в Военной галерее Зимнего дворца – вместе с портретами генералов Павла Тучкова, попавшего в плен в бою у Валутиной горы и освобожденного в 1814 году, и Петра Лихачева, плененного при Бородине и освобожденного в 1813 году).

Ненамного счастливее Пржибышевского были генералы Дюпон, Шабер и Мареско, командиры французской армии, сдавшейся в июле 1808 года под Байленом. По возвращении во Францию они были без суда посажены в крепость. Дознание по делу Пьера Дюпона, командовавшего армией, началось только в феврале 1812 года (забавно, что называлось оно при этом чрезвычайным), а закончилось в марте: Дюпона лишили чинов, наград и титулов и оставили в тюрьме «до особого распоряжения». На свободу Дюпон, Шабер и Мареско вышли только в 1814 году, после отречения Наполеона.

Жестокость Наполеона по отношению к ним объясняется не только личным разочарованием, сколько тем, что Байлен показал всей Европе – французы, оказалось, сдаются. «Дюпон полностью обесчестил себя и нашу армию», – писал Наполеон маршалу Сульту.

Интересно, что буквально через месяц, в августе 1808 года, после разгрома под Вимейро, Андош Жюно, французский генерал-губернатор Португалии, подписал с англичанами соглашение, по которому французы уходили из этой части Пиренеев. Англичане обязались вывезти войска Жюно на своих кораблях, и в отличие от испанцев, обещавших Дюпону примерно то же самое, слово сдержали. Наполеон собирался отдать Жюно под суд (хотя тот и был еще с Тулона его другом). Однако тут стало известно, что английские командиры, подписавшие капитуляцию Жюно, тоже попали под суд – в Англии решили, что капитуляция уж слишком почетна. (Артура Уэлсли, будущего герцога Веллингтона, за это отозвали в Англию). После этого Наполеон поостыл, и Жюно до некоторой степени вернул себе его расположение.

Даже представители клана Бонапартов были в плену: в 1810 году Люсьен Бонапарт по делам отбыл в Америку, но англичане захватили его корабль. Люсьен в общем-то не был военным (во время Консульства он занимал пост министра внутренних дел, а при Империи остался без должности), но отпустить такую добычу англичане не могли – Люсьена поселили в Плимуте как частное лицо, где он и пробыл до первого отречения императора Наполеона.

Генералы в плену устраивались с комфортом. Генерал Шарль-Огюст-Жан-Батист-Луи-Жозеф Бонами, плененный в Бородинском сражении на батарее Раевского, до конца войны содержался в городе Орле и был там довольно популярен.

Родившийся в 1764-м Бонами начал службу в 1792 году. Воевал в Бельгии, на Рейне, в Италии. В 1799 годы получил чин бригадного генерала, но после переворота 18 брюмера был уволен из армии без содержания – возможно, по причине того, что родиной генерала была Вандея. Его штатская жизнь продолжалась до марта 1811 года – тогда, перед походом в Россию, Наполеону понадобились все, и бригадный генерал Бонами стал командиром 30-го линейного полка (кстати, во Франции полк с республиканских времен именовался «полубригада»). Сдержанности в генерале не было ни на грош: в ноябре 1811 года в Любеке его адъютант именем генерала выгнал из театральной ложи супрефекта (мэра) и высших чинов городской полиции.

В Бородинском бою полк Бонами ранним утром взял батарею Раевского. Если бы ее удалось удержать, карьера генерала совершила бы солидный прыжок. Однако русские батарею отбили, а генерала наши разгоряченные солдаты, видимо, просто подняли на штыки – у него было больше десятка (некоторые историки пишут – двадцать) штыковых ранений. По легенде, Бонами закричал: «Я Мюрат» или «Я Неаполитанский король», и это будто бы его спасло. (При этом никого из историков не удивляет, как русские егеря и мушкетеры вдруг поняли французский. Да и Мюрат за два месяца похода уже стал в русской армии знаменитостью из-за храбрости, шляпы с павлиньими перьями и «карусельного костюма» (выражение Дениса Давыдова), шитого из тканей удивительных расцветок – вряд ли Бонами в черном генеральском мундире мог сойти за самую «гламурную» персону обеих воюющих армий). Может, Бонами и кричал что-то про Неаполитанского короля, но фельдфебель Томского мушкетерского полка Золотарев, который его пленил, видимо, понял только, что это – генерал и за него ему дадут крест. Потому Золотарев и отнял полуживого француза у своих товарищей. (За своего пленника Золотарев получил чин подпоручика, одним махом прыгнув совсем в другую, офицерскую и дворянскую, жизнь).