Карл Маркс. История жизни - Франц Меринг

революции честолюбивой ревности отдельных вождей и враждебному столкновению взглядов разных учителей народа. Свое собственное исповедание воззвание определяло как веру в свободу, равенство, братство, в семью, общину, государство, отечество — словом, в общественный строй, имеющий на своей вершине Бога, а в основе — народ.

Обозрение помечено было 1 ноября 1850 г. На этом кончились на два десятилетия совместная жизнь и деятельность двух авторов. Энгельс уехал в Манчестер и там снова поступил приказчиком в бумагопрядильню фирмы «Эрмен и Энгельс», а Маркс остался в Лондоне и посвятил все свои силы научной работе.

Эмигрантская жизнь

Эти ноябрьские дни почти точно совпали с половиной жизни Маркса и являются не только внешним образом значительным поворотным пунктом жизненных свершений Маркса. Он сам живо это ощущал, и еще в большей степени это чувствовал Энгельс.

«Все более и более выясняется, — писал он Марксу в феврале 1851 г., — что в эмиграции каждый человек неизбежно становится дураком, ослом и низким негодяем, если он окончательно не отстраняется от эмиграционной среды и не довольствуется положением независимого писателя, послав к чёрту и так называемую революционную партию». На это Маркс ему ответил: «Мне очень нравится общественная обособленность, в которой мы с тобой теперь очутились. Она вполне соответствует нашему положению и нашим принципам. Теперь мы свободны от взаимных уступок, половинчатости, терпимой из приличия, и от обязанности отвечать перед публикой вместе со всеми этими ослами за то смешное положение, в какое себя ставит партия». Затем ему Энгельс снова писал в том же духе: «Мы теперь опять — после долгого перерыва — имеем возможность показать, что не нуждаемся ни в какой популярности, ни в какой поддержке со стороны какой-либо партии, где бы то ни было, и что наша позиция совершенно независима от таких пустяков. Отныне мы отвечаем только сами за себя… Мы, в сущности, не должны даже жаловаться на то, что эти petits grands hommes избегают нас; разве мы в течение стольких лет не представляли себе, будто всякий сброд является нашей партией, хотя у нас не было никакой партии, а те, которые состояли в нашей партии по крайней мере официально, не понимали самых азов нашего дела?» Не следует, конечно, понимать буквально такие слова, как «дураки» и «негодяи», и кое-что другое тоже следовало бы выкинуть из этих несдержанных суждений. Несомненно, однако, что Маркс и Энгельс были совершенно правы, когда видели свое спасение в том, чтобы резко отмежеваться от бесплодных споров в эмигрантской среде и, как выражался Энгельс, заняться научными изысканиями «в некотором одиночестве» — до тех пор, пока наступит другое время и придут люди, которые поймут их задачи.

Впрочем, разрыв был не такой резкий, не такой глубокий и не так быстро произошел, как может показаться оглядывающемуся назад наблюдателю. В письмах, которыми обменивались Энгельс и Маркс в ближайшие после того годы, еще часто звучали отголоски борьбы с эмигрантами. Это проистекало из непрекращавшихся трений между двумя фракциями, на которые раскололся Союз коммунистов. Оба друга к тому же никак не предполагали отказаться от всякого участия в политической борьбе, когда решили не вмешиваться в эмигрантские дрязги. Если они и не прекратили сотрудничества в чартистских органах, то все же и не думали примириться с гибелью «Нового рейнского обозрения».

Базельский издатель Шабелиц хотел взять на себя дальнейшее издание журнала, но из этого ничего не вышло; с Германом Бекером, который жил в Кёльне и стоял сначала во главе «Западногерманской газеты», а потом, когда ее закрыли, вел небольшое издательское дело, Маркс начал переговоры об издании собрания своих сочинений, а также об издании трехмесячника, причем предполагалось, что он будет выходить в Льеже. Эти планы рушились с арестом Бекера в мае 1851 г., но из «Сборника статей, издаваемого Германом Бекером» все же вышел в свет один выпуск. Подписавшиеся на сборник до 15 мая получали десять выпусков, по восьми зильбергрошей за каждый; после этого срока цена повышалась до одного талера и пятнадцати зильбергрошей за том. Первый выпуск был очень быстро распродан, но утверждение Вейдемейера, будто он разошелся в 15 000 экземпляров, вероятно, ошибочное: даже десятая часть такой цифры представляла бы в тогдашних условиях значительный успех.

Во всех этих планах большую роль играла для Маркса также «настоятельная необходимость в заработке». Маркс жил в крайне тяжелых материальных условиях. В ноябре 1850 г. у него родился четвертый ребенок, сынок Гвидо. Мать сама кормила грудью ребенка и так писала о нем: «Бедный ангелочек испил у меня из груди вместе с молоком столько забот и безмолвного горя, что беспрерывно хворал и мучился днем и ночью сильными болями. Со времени своего появления на свет он не проспал ни одной ночи целиком, а только, самое большее, два-три часа». Несчастный ребенок умер через год после рождения.

С первой их квартиры в Челси Маркса с семьей выселили самым грубым образом, так как хотя они и платили квартирной хозяйке, но она не уплатила домовладельцу. Тогда они с большим трудом и хлопотами нашли себе пристанище в одном немецком отеле на Лейстер-стрит, близ Лейстерсквера, а оттуда вскоре переселились на Дин-стрит, 28, в районе Сохо-сквера. Там они основались в двух маленьких комнатках и прожили в них около шести лет.

Но это не избавило их от нужды, которая, напротив того, все более и более одолевала их. В конце октября 1850 г. Маркс написал Вейдемейеру в Франкфурт, прося его выкупить и продать заложенные в тамошнем ломбарде серебряные вещи, оставив только детский столовый прибор, принадлежащий маленькой Женни. «Мое положение таково, — писал Маркс, — что необходимо во что бы то ни стало достать деньги, а то я не смогу даже продолжать работу». Как раз в эти дни Энгельс переселился в Манчестер, чтобы заняться «собачьей коммерцией» — и, наверное, прежде всего сделал это с тем, чтобы помочь своему другу.

Других друзей у Маркса становилось все меньше в это тяжелое время. «Что меня действительно печалит до глубины души и отчего у меня сердце обливается кровью, — писала жена Маркса в 1850 г. Вейдемейеру, — это то, что у моего мужа столько мелочных забот; так немного нужно, чтобы помочь ему, а между тем у него, так охотно и радостно помогавшего другим, нет поддержки ниоткуда. Не думайте, милый г. Вейдемейер, что мы требуем помощи от кого-либо. Единственное, чего мой муж мог бы ожидать от тех, которые обязаны ему многими мыслями, вдохновениями, а также частой поддержкой, — это чтобы они проявили больше деловой энергии и сочувствия по