Эдгар По - Андрей Танасейчук

В своих атаках По часто бывал необъективен и поспешен в выводах. Впоследствии, эволюционируя в сторону критики аналитической, он пересмотрел некоторые оценки (например, отношение к поэзии У. Брайанта). Невозможно тем не менее утверждать, что тогда у него как критика не было иных критериев и мотивов, кроме эстетических. Э. По, конечно, был «партиен». Уже тогда его чрезвычайно раздражали «великодушная клика, что так долго вершит судьбы американской словесности» («Поэтический принцип»), ее оценки, пристрастия, суждения. Нетрудно заметить, что целью критической «дубины» чаще всего становились именно ее представители — известные и маститые писатели-северяне. По отказывался признать их авторитет и ратовал за литературную независимость Юга, явно преувеличивая художественные достоинства сочинений писателей-южан — того же Кеннеди, Пинкни или Лонгстрита[181].

Представители «северной клики» были не только писателями. Большинство из них подвизались редакторами в газетах и журналах и даже владели (как У. К. Брайант) периодическими изданиями. Естественным последствием стало начало настоящей «газетной войны», в которой Юг «сражался» с подавляющим превосходством Севера.

Лично для Эдгара По, по сути, развязавшего эту «войну», она имела главным образом неблагоприятные последствия. С одной стороны, его имя узнали — он получил национальную известность, но с другой — нажил себе множество врагов, и врагов влиятельных. Последнее обстоятельство еще не раз в будущем омрачит его жизнь — как литературную, так и личную.

Но на тот момент он был явно доволен результатами и не считал, что должен оправдываться, иначе не написал бы в письме (от 12 апреля 1836 года) одному из авторов журнала (миссис Л. Сигурни):

«Вы задавали вопрос по поводу редактора „Мессенджера“. Должен ответить вам, что в течение последних шести месяцев редакторские обязанности выполняются мной лично. И конечно, только я — и никто другой — несу ответственность за все литературно-критические публикации, помещенные в журнале за упомянутый период».

Сознавал ли По-критик возможные последствия своей деятельности? Возможно. Но, скорее всего, они волновали его в последнюю очередь. Для него важнее были собственные идеи и представления. Да и как человек особого склада он не способен был просчитывать варианты грядущего.

Кто выиграл от всего этого? Ответ очевиден: журнал. Он стал известен. Теперь каждого номера ждали с нетерпением — обсуждали, возмущались, посмеивались, интересовались. «Мессенджер» перешагнул региональные границы: у него появились подписчики в Нью-Йорке, Филадельфии, городах Новой Англии, на северо-западе страны. К концу редакторства По в «Мессенджере» тираж его вырос до трех с половиной (по другим оценкам, даже до пяти с половиной) тысяч экземпляров[182]. Так что Уайт не зря поднял зарплату нашему герою — тому был прямой экономический резон.

Надо сказать, Эдгар По не только редактировал «Мессенджер» и наполнял его страницы «зубодробильной» литературной критикой, но выступал и как журналист, и даже автор «журналистских расследований». Наиболее известным среди них, безусловно, является очерк «Шахматист Мелцеля», опубликованный в апрельском номере.

В жизнеописаниях поэта этот очерк обычно предлагается в качестве бесспорного свидетельства логической гениальности, особого аналитического дара, которым был наделен его автор. Отчасти это действительно так. Очерк посвящен разоблачению «механического чуда», шахматного автомата Мелцеля, который с легкостью обыгрывал сильнейших шахматистов Америки того времени. Стройно, последовательно, опираясь на логику, будто решая математическую задачу, Э. По разоблачает хитроумный аттракцион и доказывает, что на самом деле не механизм, а спрятанный внутри человек обыгрывает соперников.

Современники (да и потомки — уже наши современники) были изумлены, с каким изяществом автор растолковал принцип действия автомата. Они, конечно, не знали, что По оказался не первым, кто разгадал загадку механического шахматиста. Тайна автомата, изобретенного австрийским механиком Вольфгангом фон Кемпеленом в 1769 году, стала известна многим европейцам уже в начале XIX века, когда информация просочилась сначала во французские, а затем и британские газеты. Вполне возможно, что По уже слышал или даже читал о нем. Более достоверный источник информации — публикации в балтиморских газетах 1827 года: некто, возможно по заданию редакции, наблюдал, как ночью какой-то человек вылезал из «автомата» и забирался обратно.

Тем не менее, несмотря на то что какие-то сведения и источники у По, безусловно, были, свое разоблачение он представил талантливо — мысль его развивается стройно, логично, поставленную перед собой задачу он решает поистине изящно.

16 мая 1836 года произошло одно из важнейших событий в жизни нашего героя — он женился на Вирджинии Клемм. Едва ли стоит всерьез воспринимать версию, что официальной брачной церемонии предшествовала тайная — со священником, но без свидетелей, — которая произошла в последних числах сентября 1835 года. В ней просто не было никакого смысла. Куда интереснее другое: в брачном документе, подписанном свидетелем (неким Томасом Клеландом), указан возраст невесты — 21 (!) год. В то время как в реальности ей не сравнялось еще и четырнадцати. К тому же выглядела Вирджиния даже моложе своих лет. А уж поведение… она была совсем еще ребенком! Уже замужем, она продолжала играть в куклы и, как вспоминали те, кто видел ее в Ричмонде, с удовольствием резвилась с другим «дитя» — Розали — в саду у Маккензи. Зачем было нужно идти на этот подлог и мужу, и свидетелю, и миссис Клемм? Остается только гадать, ведь никаких претензий к возрасту невесты и иных формальных преград к браку не существовало.

Был у молодых и медовый месяц, хотя длился он несколько меньше. Они провели его неподалеку, в том же штате, в тихом городке Петербурге. Нет сведений о том, была ли вместе с ними миссис Клемм. Но, скорее всего, была. Куда они без нее?

Совершенно естественно возникает вопрос о физической близости между молодоженами. Не хотелось бы (подобно многим!) заниматься спекуляциями на тему интимной жизни поэта. Но, вероятнее всего, близости (во всяком случае, тогда) быть и не могло: жена-ребенок была просто не готова для таких отношений. А для поэта эта сторона любви (столь важная для многих!), видимо, была не очень существенна. Восторгом его наполнял сам факт, что эта неземная красота и чистота принадлежат теперь только ему и не могут принадлежать никому иному.