Безымянные культы. Мифы Ктулху и другие истории ужаса - Роберт Говард

– И?

– И, – Конрад снова отер лоб, – нынче вечером, пока он корчился в смертной агонии, его нечленораздельные вопли перемежались с исступленными увещеваниями принести конверт и уничтожить у него на глазах! Пока он громко требовал этого, старик даже сумел приподняться на локтях – с вытаращенными глазами и стоящими дыбом волосами, он орал на меня так, что кровь стыла в жилах. Он вопил, чтобы я уничтожил конверт, чтобы не открывал его. Один раз в этом бреду он даже провыл, чтобы я разрубил его тело на части, сжег, а пепел развеял на четырех ветрах небесных!

Неконтролируемый возглас ужаса сорвался с моих пересохших губ.

– В конце концов, – продолжал Конрад, – я сдался. Памятуя о распоряжениях десятилетней давности, сначала я держался твердо, но под конец, когда его стенания стали невыносимо отчаянными, повернулся, чтобы пойти за конвертом, хотя это и значило оставить Гримлэна одного. Но когда я повернулся, последняя страшная судорога исторгла кровавую пену из его искаженных губ, и жизнь покинула скрюченное тело.

Он зашуршал пергаментом.

– Я собираюсь исполнить свое обещание. Указания, что здесь даны, фантастичны и могут быть лишь причудами расстроенного рассудка, но я дал слово. Вкратце: я должен положить тело Гримлэна на большой стол из черного дерева в лаборатории и поставить вокруг семь горящих черных свечей. Двери и окна должны быть надежно заперты. После этого, во тьме, что предвосхищает рассвет, я должен прочитать магическую формулу или заклинание, что содержится в меньшем, запечатанном конверте, который находится внутри первого и который я еще не открыл.

– И это все? – простонал я. – Никаких указаний о том, как распорядиться его состоянием, его домом? Или как похоронить тело?

– Ничего. В своем завещании, которое я где-то видел, он оставляет дом и состояние некоему восточному джентльмену по имени Малак Тавус!

– Погоди! – вскричал я, потрясенный до глубины души. – Конрад, это безумие и еще раз безумие! Господи боже, Малак Тавус! Ни одного смертного так не называли! Никогда! Это имя мерзкого божества, которому поклоняются таинственные езиды с проклятой горы Аламут, где Восемь Медных Башен вздымаются над загадочными пустошами Азии. Символ Малак Тавуса – бронзовый павлин. Магометане, которые ненавидят его приверженцев-дьяволопоклонников, говорят, что он – квинтэссенция всего зла во вселенной: Князь Тьмы, Ариман, древний Змей, подлинный Сатана! И ты утверждаешь, что именно этого мифического демона Джон Гримлэн упоминает в своем завещании?

– Это так, – Конрад судорожно сглотнул. – И смотри, он сделал на уголке конверта странную приписку: «Не рой мне могилу; она мне не понадобится».

И снова мороз прошел у меня по коже.

– Бога ради, – в каком-то исступлении воскликнул я, – давай уже покончим с этим неслыханным делом!

– Думаю, нам не помешает выпить, – откликнулся Конрад и облизнул пересохшие губы. – Кажется, я видел, как Гримлэн доставал из этого шкафчика вино…

Он нагнулся к дверцам резного шкафчика из красного дерева и, приложив некоторое усилие, сумел их раскрыть.

– Увы, здесь нет вина, – сказал он разочарованно. – Вот стоило только ему понадобиться… а это что?

Конрад вытащил свиток пергамента – пыльного, пожелтевшего, наполовину скрытого под слоем паутины. Все в этом мрачном доме казалось преисполненным таинственного смысла и значения, так что я заглянул через плечо моего друга, когда он развернул свиток.

– Это «родословная пэра», – сказал Конрад, – нечто вроде хроники рождений, смертей и всего такого прочего. У старых фамилий было принято вести подобные с шестнадцатого века и даже раньше.

– И какое там имя? – спросил я.

Нахмурившись, Конрад изучал выцветшие каракули, силясь разобрать архаичный почерк.

– Г-р-и-м… это значит… Гримлэн, конечно же. Это фамильные записи семейства Джона – Гримлэны из поместья «Жабья Пустошь» в Суффолке… что за странное название! Посмотри на последнюю запись.

Вместе мы прочли: «Джон Гримлэн, родился 10 марта 1630 года», а затем одновременно вскрикнули. Под этой строчкой была еще одна, совсем свежая, сделанная странным, корявым почерком: «Умер 10 марта 1930 года».

Под этой записью стояла печать черного воска, оттиснутая в виде странного символа – что-то вроде расправившего хвост павлина.

Конрад уставился на меня, онемев, все краски сошли с его лица. Я же ощутил ярость, порожденную страхом.

– Это все розыгрыш безумца! – заорал я. – Декорации были подготовлены с таким тщанием, что актеры переборщили. Кто бы они ни были, но они навалили в кучу столько невероятного, что обесценили всю задумку. Дурацкая и очень скучная драма иллюзий.

Но пока я говорил, на моем теле выступил ледяной пот, и я вздрогнул, словно в ознобе. Конрад молча повернулся к лестнице и подхватил со стола красного дерева большую свечу.

– Полагаю, подразумевалось, – прошептал он, – что я должен был пройти сквозь всю эту жуть один; но у меня не хватило отваги, и сейчас я очень рад, что не хватило.

Стылый ужас притаился в безмолвном доме, пока мы поднимались по ступенькам. Откуда-то просачивался слабый сквозняк, заставляя шуршать тяжелые бархатные портьеры, а я воображал, как когтистые пальцы осторожно отодвигают гобелены, чтобы уставиться на нас голодными красными глазами. Однажды мне показалось, что я слышу где-то наверху приглушенное шлепанье чудовищных ног, но, скорее всего, то был стук моего собственного сердца.

Лестница вывела нас в широкий темный коридор, где наша жалкая свеча давала только слабое сияние, освещая наши лица и делая тени вокруг еще темнее. Мы остановились у тяжелой двери, и я услышал, как Конрад резко втянул воздух, словно подготавливая себя морально или физически к тому, что сейчас увидит. Я невольно сжал кулаки так, что ногти впились в ладони; затем Конрад открыл дверь. Пронзительный крик сорвался с его губ, а свеча, выпав из безвольных пальцев, погасла.

Библиотека Джона Гримлэна была залита светом, хотя когда мы вошли в дом, он весь был погружен в темноту. Этот свет исходил от семи черных свечей, расставленных на равном расстоянии друг от друга по периметру большого стола черного дерева. На столешнице, в окружении свечей… мне пришлось взять себя в руки при виде этого зрелища. Потому что в этом таинственном освещении лежащее на столе тело почти лишило меня решимости. Джон Гримлэн, и при жизни не бывший привлекательным, в смерти стал отвратителен. Да, он был отвратителен, хотя его лицо было милосердно прикрыто краем странной шелковой мантии, украшенной изображениями фантастических птиц. Она облекала все тело, оставляя открытыми только скрюченные, похожие на когти пальцы рук и обнаженные иссохшие стопы.

Конрад издал придушенный звук.

– Боже мой! – прошептал он. – Что это? Я уложил его тело на стол и расставил вокруг свечи, но я их не зажигал, равно как и не облачал покойника в это одеяние! И на ногах у него, когда я ушел, были домашние шлепанцы…