Всего один век. Хроника моей жизни - Маргарита Былинкина

У нас с Кузьмой душевных отношений не сложилось. Мне не импонировали его замашки ясновельможного пана, а он в моем присутствии, как мне казалось, не мог полностью отдать дань своей раблезианской натуре в стенах храма науки. Но в целом мы жили в ладу. К тому же в нашем Секторе были и славные люди: Ирина Винниченко (ныне покойная), рыженькая «Симона Сеньоре» Леночка, — Елена Моисеевна Бинева…

Впрочем, изыскания сотрудников сектора культуры назвать научными можно было лишь с определенной натяжкой. Наши культурологи, осваивая литературу, театр, музыку, кино Латинской Америки, как правило, изготовляли компиляции доступных работ латиноамериканских авторов и составляли из таких компилятивных статей сборники: «Культура Чили», «Культура Бразилии» и т. п. Благо в СССР тогда вообще мало что знали об этих сторонах духовной жизни латиноамериканцев и серьезные разработки никому не были нужны.

Я с радостью покончила с университетскими реформами в Латинской Америке и переключилась на литературу, с которой в общем была знакома и давно опубликовала статьи об аргентинских писателях и поэтах: Х. Эрнандесе, Н. Перейре и Р. Туньоне. Теперь предстояло писать литературные портреты других латиноамериканцев.

О языковедении на моем новом поприще не могло быть и речи, но сектор культуры ИЛА просто требовал, чтобы я заделалась кандидатом филологических наук, ибо в этом новом подразделении не было ни одного старшего научного сотрудника со степенью, как предписывали неписаные «правила хорошего научного тона». Да и мне уже было не к лицу пятый год ходить, — хотя и с персональным окладом в 200 р., — кандидатом в кандидаты. Тем более что все требуемые статьи по диссертации были опубликованы в сборнике издательства «Наука» («О национальном литературном языке Аргентины») и в журнале «Филологические науки» № 4 («Чарлз Кени и его американо-испанская семантика»).

В начале 67-го года началась конкретная подготовка к защите, назначенной на май месяц.

Надо было сделать массу хлопотных дел и прежде всего вразумительно написать автореферат с тезисами диссертации и разослать его по доброй сотне адресов ученым мужам и научным учреждениям.

Оппоненты у меня были солидные и в целом благожелательные: доктор филологических наук Георгий Владимирович Степанов из Ленинградского университета и доктор филологических наук Юрий Сергеевич Степанов из МГУ. К тому же однофамильцы и почти тезки: лучше и не бывает. Тем не менее на защите надо было фундированно и подробно ответить на все их замечания и предложения, переданные мне заранее.

Как раз во время суматошной подготовки к защите и рассылки автореферата серьезно захворала мама. Гонконгский грипп дал серьезное осложнение. Были сутки, когда она меня не узнавала и называла «мамочка». Оставалось одно спасение — доктор Слободяник. Старик двадцать лет жил в Китае, лечил даже Мао Цзэдуна и был бесподобным знатоком китайской медицины. Только он мог помочь. Его надо было доставить к нам во что бы то не стало.

Да вот беда: жена старика не разрешала ему навещать больных на дому, ибо иные пациенты на радости часто угощали его хорошим вином. Как я ни убеждала ее, что не держу дома даже водку, старуха стояла на своем. Мне ничего не оставалось делать, как только сесть на ступени около их двери, разреветься и заявить, что одна отсюда не уйду. Такси между тем ждало внизу. И они сдались.

Доктор Слободяник при первом же визите сказал, что «надо работать над позвоночником», а если онемение спины не пройдет… Я сказала «работайте», регулярно привозила его на такси, и старик до седьмого пота растирал маме спину какими-то едкими снадобьями и стегал позвоночник металлическим веничком.

Слава Богу, на шестой день истязаний она пришла в себя. Для окончательного выздоровления Слободяник велел давать ей в день полбокала красного сухого вина. Видно, старик хорошо знал его целебные свойства.

Кроме красного вина маму, по ее словам, воскресили французские духи «Табак». Она с таким наслаждением вдыхала тонкий табачный запах в сочетании с каким-то дурманным ароматом, что ее лицо розовело, глаза оживали. Больше нигде и никогда мне не встретились духи, которые бы ей так нравились, так действовали, как «Табак». С тех пор мы поверили в ароматерапию.

К защите мамочка поправилась.

Пока мама была больна, я забросила все дела и хотела перенести защиту на осень, но, поправляясь, она сама подгоняла меня с авторефератом и говорила, что предстоящая «радость вливает в нее силы». Могла ли я опустить руки? В солнечный майский день она со мной и моими друзьями приехала в университет на Моховой.

Защита проходила в Круглом зале на третьем этаже. На середине зала — стол, вокруг которого — члены Ученого совета во главе с Будаговым. За ними расселись гости, перед ними я развесила листы ватмана с лингвистическими схемами, которые вычерчивала не менее месяца. Чтобы подавить волнение, мне пришлось проглотить две таблетки элениума. И вот — в зеленом костюмчике от (вернее — «из») ГДР я предстала перед советом мудрецов с указкой в руках.

Наследственно звучным голосом я докладывала тезисы автореферата и зачитывала свои ответы оппонентам. Старички из Ученого совета отрывали носы от стола и с каким-то недоуменным интересом поглядывали на меня. Профессор Дмитрий Евгеньевич Михальчи, с которым в составе филологов МГУ я ездила в 61-м году с докладом об испанском языке Латинской Америки в Кишинев на Первое всесоюзное совещание по романскому языкознанию, с одобрением покачивал головой. Это меня вконец успокоило и на мажорной ноте — с благодарностью в адрес научного руководителя и всех уважаемых членов Ученого совета — я завершила свое сольное выступление в Московском государственном университете им. Ломоносова.