Дар берегини - Елизавета Дворецкая

Свен тоже сошел с коня и первым приблизился к деве. Ельга вручила ему рог; он отпил, передал рог челядину и обнял сестру. С трепетом она поцеловала его; показалось даже, что слезы блеснули на ее глазах. Свен прижал ее к груди, потом отстранил и почти толкнул к Боголюбу.

Ельга снова взяла рог и повернулась к малинскому князю. Стоя перед ней – рослый, пышноволосый, с длинной полуседой бородой, с медвежьим прищуром глубоко посаженных умных глаз – он напоминал Велеса, пришедшего в гости к Заре-Заренице.

– Приветствую тебя, Боголюб… – едва дыша от волнения и не смея поднять на него глаза, выдохнула Ельга и протянула рог. – Да хранят тебя боги под нашим кровом…

Он отпил, потом наклонился, чтобы ее поцеловать. Ельга не подняла глаз, и Боголюб заметил, что она дрожит. Но не удивился: девица впервые увидела чужого человека, князя иной земли, который должен стать господином ее судьбы и, возможно, владыкой ее родного края. Через нее сама земля Полянская, много поколений жившая в обособленности от земли Деревской и ходившая под иными владыками, готова была вернуться к древнему дедовскому укладу.

– А где же родич мой Щур и те мужи, что с ним? – спросил Боголюб, еще раз оглядевшись.

– Мы не ждали вас нынче, – Ельга бросила на него робкий взгляд из-под ресниц. – На лов они уехали. Наши бояре их позвали, сродники, Будимил и Горлец.

– Когда же воротятся?

– Завтра к вечеру, должно, будут.

– А вот сын мой младший, Хвалимир, – обернувшись, Боголюб подозвал одного из своих спутников, и Ельге поклонился статный молодец с пышными, как у отца, русыми волосами и острым подбородком.

Ельга и ему поднесла рог, потом указала в сторону одного из строений на дворе, где у крыльца стояли холопы с факелами, освещая путь:

– Пожалуйте, мы для вас стол уж приготовили. В баню поздно нынче, – она запнулась, будто подавляя смех, – а поесть с дороги вам ведь хочется.

Провели древлян не в гридницу, а в дом для самых почетных гостей, которых князья киевские принимали у себя. Входя, гости невольно охали: будто в небесные палаты попали. Горело столько светильников и лучин, что было светло почти как днем; на столе и на полках сияли начищенные сосуды, чаши, блюда из серебра и меди, будто звезды и осколки луны. Стены были сплошь увешаны шитыми рушниками беленого льна, венками и плетенками из свежей зелени – напоминание о едва миновавших Купалиях. Взглянув на это, Свен невольно коснулся груди, где прятал под кафтаном увядший пучок цветов – синих волошек, белых нивяниц и алой лесной гвоздики. Не раз и не два за последние дни на ум ему приходила Ружана и возникало чувство, будто он оставил в Малине что-то очень важное. Забыл что-то такое, без чего не стоило уезжать… Даже подумал было, не заворожила ли его древлянка. Но не испугался: Свен и без ворожбы не сомневался, что еще вернется в Малин. И скоро.

Стол был тесно заставлен блюдами и горшками: жареное мясо, каша, куры, сыр, пироги, сало, рыба – чего только душа пожелает. Омыв руки и лица, древляне уселись; хозяйское место было предложено Боголюбу, Свен сел напротив. Древляне разместились по правую руку от своего князя, варяги и кияне – от своего вождя. Киян было человек десять, не больше, чем приезжих.

– Сие Вячемир, мудрейший наш старейшина, это Вуефаст, это Доброст, – указывая на них, пояснял Свен. – Это Фарлов – над дружиной старший, это Дубыня Ворон, волхв наш и певец. Вот погодите, он вам споет – заслушаетесь.

Древлянам поклонился высокий, на шестом десятке лет, худощавый человек с продолговатым лицом и длинными, когда-то темными, а сейчас уже почти седыми волосами. Несмотря на седину, вид у него был бойкий, моложавый и приветливый.

– Сыграем, – подтвердил он, показывая кожаный длинный чехол, в котором явно находились гусли. – Сыграем, так что у нас и стол плясать пойдет.

Кияне засмеялись, стали хвалить его умение. Ельга обошла стол, наливая из кувшина в каждую чашу; удивленные красным цветом напитка, древляне принюхались – это оказалось греческое вино. Иные не пробовали его никогда в жизни, хотя и нашли похожим на перестоявшийся и выбродивший малиновый либо вишневый мед.

Но для начала Боголюбу подали чашу золотого меда, чтобы он призвал богов и пустил ее по кругу. Мед был очень хороший – стоялый, несколько лет зревший в дубовой бочке в земле. Боголюб одобрительно взглянул на Ельгу – видно, она очень хотела угодить знатному жениху. Девушка опустила глаза; грудь ее высоко поднималась от взволнованного дыхания, и, заглядевшись на нее, Боголюб едва не забыл, что держит в руках чару. Ельга часто посматривала на него, но, встретив его взгляд, тут же отводила глаза. Такая робость в девице была понятна; будь в дому киевских князей какая-то другая хозяйка, ей вовсе не следовало бы показываться гостям. Боголюб почти не отрывал от нее взора. Свен не обманул – сестра его была всем хороша и в самых подходящих годах. Такой женой всякий князь стал бы гордиться, и молодой, и зрелый. Одно ее появление в земле Деревской породит новое сказание – будто о Солнцевой Сестре, привезенной прямо с неба.

– Где страва, там боги, – начал Боголюб, стоя над столом с чарой в руках. Исполняя привычный обряд, величественный, он смотрелся ожившим идолом, воплощением мудрости предков и силы богов. – Призовем, братие, на страву нашу богов, и дедов, и чуров, дабы наделили нас милостью своею, как единый род пращеруков[31] своих. Помогите нам, боги и деды, – он поднял чару, – забыть раздоры былые, новым родством укрепить древний наш корень и жить заедино, как подобает внукам от корня Дулебова! Пью на вас!

Братина обошла стол; принимая ее, каждый говорил несколько слов. Древляне были кратки: к знатным людям, кроме Боголюба, среди них принадлежал только его родич по второй жене, Ладомир, а остальные – молодежь и отроки.

– Призвала земля князя киевского Ельга, так что же, доли сей никто не минует, – говорил Ладомир. – Но не жить же без князя – так не водится. Оставил Ельг сына достойного, – он кивнул Свену, – да и дочь, красавицу, разумом вострую, вежеству ученую, – он поклонился Ельге, скромно стоявшей у Свена за спиной. – Пусть же войдет белая лебедь в гнездо к мудрому орлу, князю нашему, а мы ясному соколу поможем свое гнездо устроить. Будем жить единым родом, и никто нас не возьмет!

Кияне отвечали, как рады будут покончить с враждой, длившейся с десяток поколений, и снова жить с древлянами в дружбе, уважая друг друга. Доброст задержал чару, пустившись в длинную путаную речь – поговорить он любил, – пришлось Славигостю намекнуть ему, что гости голодны и не стоит их томить. Но никто из киян не верил в возможность того, о чем говорилось. Поляне и древляне, происходя от общего корня, не могли жить в равноправии и дружбе – при этом было бы непонятно, почему они существуют по отдельности и не сольются, чтобы объединить свои силы. Но никто из вождей, ни с той, ни с другой стороны, не хотел уступить свою волю, перейдя под чужую руку, поэтому оставалось лишь враждовать, оберегая себя от посягательств соседа-родича и оправдываясь его нечестием и беззаконием. Поводов для этого хватало – столетнее владычество варягов во многом изменило уклад жизни в земле Полянской. Древляне понимали это не хуже, но верили, что сейчас, когда поляне остались без князя, для них настал краткий миг удачи.