Не плачь по мне, Аргентина - Виктор Бурцев

Рука Кости, будто сама по себе, поползла под куртку. Туда, где под ремнем покоился пистолет.

– Пропусти… – прошептал Таманский.

Аркадио издал переломанным носом странный хрюкающий звук, безмятежные коровьи глаза поскучнели, и стена в пиджаке отодвинулась, сделалась незаметной.

Таманский спустился в зал. Сел за столик, кожей чувствуя косые, жгучие взгляды.

Подскочил официант, Таманский попросил у него минералки.

– И все? – поинтересовался официант чуть презрительно.

– Все, твою мать, – по-русски подтвердил Таманский.

Официант понял.

На сцене в этот момент, радостно вскидывая стройные ноги, выплясывали красотки. Гремела музыка. Перья, юбки, ленты – все это взмывало в воздух вместе с загорелыми коленками.

Кто-то аплодировал, кто-то свистел, засунув четыре пальца в рот и надувая щеки. За соседним столиком две женщины сидели на коленях у веселого толстяка с блестящей сальной лысиной. Он хватал их за бедра и утробно хохотал. Костя видел усталые глаза женщин, их засыпанные пудрой щеки и вымученную, оплаченную радость.

Как знать, может быть, и Мариза где-то тут… В зале, а может быть, и за кулисами, в маленьких кабинках для особых случаев.

Плохо осознавая, что делает, Костя засунул руку под рубаху и сжал рукоять пистолета.

Ему принесли минералку, холодную, с обжигающими гортань пузырьками. Он выпил ее. Стакан. Потом еще один. Наконец, чувствуя, что голова уже идет кругом от всей этой разухабистой кабарешной канители, он вылил полстакана себе на голову. Встряхнулся.

– Нет. Не останусь! – твердо сказал Костя и с каким-то особенным удовольствием добавил: – Хер вам, буржуазные свиньи!

От этих слов он даже развеселился, словно заражаясь этой нездоровой радостью, окружавшей его.

– Не останусь…

Встать и уйти. Нужно было только дождаться Маризу. Только посмотреть. Чтобы поставить точку!

На сцену вынырнул морщинистый, весь в пудре, во фраке с развевающимися фалдами худенький мужичок. Таманский смутно даже припоминал его, кажется, виделись там, за кулисами. В сказочном и нереальном мире.

– А сейчас, дамы и господа! – закричал напудренный, смешно раскрывая рот. – А сейчас на сцену выйдет юная, сладкая, – морщинистый отвратительно зачавкал, словно жуя конфету, публика засмеялась, – почти что девственная мадам, то есть, простите, мадмуазель…

Таманский замер. Он уже понимал, что произойдет дальше, и чувствовал, как сжимаются скулы.

Конферансье, выдерживая паузу, пробежался взглядом по залу. Растянул накрашенные губы в улыбке. Но что-то случилось.

Вышибала у двери поднял руку.

Конферансье вздрогнул, посмотрел туда, куда указывал Аркадио.

Таманский сидел спиной к выходу и не мог видеть, что здоровяк-вышибала указывает на него. Костя видел только, как изменилось лицо ведущего, как он подслеповато сощурился, всматриваясь в темный зал. Таманский пересекся с ним взглядами.

– Мариза… – прошептал конферансье.

Кто-то в передних рядах расслышал, раздались неуверенные одинокие аплодисменты…

– Мариза! – закричал ведущий, но не в зал, нет, он кричал туда, за кулисы: – Он пришел!

И она выбежала… В каких-то нелепых перьях, красном платье, туфельках на таком высоком каблуке…

Конферансье ткнул пальцем в Таманского:

– Мариза! Вот он!

Туфельки в один миг полетели в зал. Мариза соскочила со сцены, загремел тарелками перевернутый столик. Мгновение! И Таманский погрузился в облако духов, вуалей, волос… Его сжали ее худенькие, но такие крепкие руки. Она рыдала. Говорила что-то сквозь слезы. О чем-то просила, кажется, не уходить никогда-никогда. Сбивалась, путала слова… Костя прижимал ее к себе. И плакал.

Публика, по одной ей известной причине, аплодировала. Стоя.

– Я ходила в церковь.

– Зачем?

– Просила… Чтобы ты вернулся живой. Мне такие сны снились… – Мариза приподняла голову, посмотрела в глаза Таманскому.

– Какие? – Костя снова погладил ладонью по ее волосам, шелковистым и чуть еще влажным.

Они лежали на кровати, в ее квартире.

Таманский, отмывшись, наконец почувствовал себя человеком. Было особенно приятно лежать вот так, чистым, обнаженным, зарываясь лицом в душистые простыни. Лежать и ни о чем не думать. Главное, ни о чем не думать.

– Страшные, – ответила Мариза, целуя его. – Очень страшные.

– Глупости, – прошептал Костя. – Глупости…

– А еще я ходила к гадалке…

– И в церковь и к гадалке? – удивился Таманский.

– Да. – Она засмеялась. – У нас так можно.

– И что же сказала гадалка? – спросил Костя и тут же прикусил язык.

– Сказала, что все будет хорошо. Но я все равно волновалась. – Мариза рисовала на его груди узоры пальчиком, по-детски трогая родинки. – А в кабаре мне все помогали. И жалели. Она вдруг вскинулась: – А ты? Почему ты не рассказываешь мне о том, что было?

– Да нечего рассказывать. – Костя пожал плечами. – Ни черта там нет. В джунглях. Только всякие папуасы.

– Кто?

– Папуасы. Ну, лагерь там какой-то. Только нет там никого. Пустой. Обманули Джобса. Он очень переживал.

– А почему вас так долго не было?

– Машина сломалась…

– Машина. – Она вздохнула и снова прижалась к Косте. – А тут какие-то ужасы творятся.

– Что такое?

– Стреляют. Взорвали машину. Я не интересовалась, просто девочки рассказывали. Вроде бы кто-то стрелял по гвардейцам. Или это они стреляли… Я точно не знаю. Но люди на улицах стали злые, все чего-то боятся. Ходят слухи, что скоро цены опять поднимутся. И налоги. Листовки распихивают по ящикам.

– Какие листовки?

Мариза показала пальчиком на столик.

Таманский протянул руку и нащупал в темноте какую-то бумажку. Включил свет.

С картинки грозный мужик показывал кулак кому-то, видимо всему мировому капитализму. Ниже было написано на двух языках. Испанский Костя пропустил, но на английском сосредоточился.

«Власть уже доказала свою полную несостоятельность. Теперь только от наших совместных действий зависит будущее нашей страны! От всех нас, каждого рабочего и крестьянина, зависит то, какой будет жизнь в Аргентине. Мы не призываем вас к очередным лживым выборам! Мы не обещаем вам рай на земле, как болтуны в парламенте! Нет! Если мы не остановим их сейчас, дальше будет только хуже. Аргентина может и должна…»

Дальше Таманский читать не стал.