Царское проклятие - Валерий Елманов

Домчав до Боголюбова и оставив Анастасию Романовну под надежной охраной, возглавил которую ее родной брат Данило, Иоанн поскакал завоевывать лавры победителя. Однако с ними у него вышла осечка.

Едва он вышел из Владимира, как погода резко испортилась. Вместо снега непрестанно хлестал самый настоящий дождь. Обозы и пушки утопали в непролазной грязи, люди выбивались из сил, вытягивая их из бесконечных рытвин и промоин, образовавшихся на дороге. Да и была ли эта дорога, напрочь затерявшаяся в сплошной земляной грязной жиже?

К началу февраля, когда царь, переночевав в Ельне, в 15 верстах от Нижнего, прибыл на остров Роботку, вся Волга вовсе покрылась водой. Истончавший, непрочный, по-весеннему хрупкий синеватый лед на реке начал вначале предупреждающе кряхтеть и потрескивать под тяжестью все тех же пушек, а затем и вовсе расходиться.

Сколько пушек и ядер ухнуло под воду, никто не считал. Сколько людей из-за неосторожности или неловкости соскользнуло в полыньи, навсегда скрывшись в мрачной черной воде, — тоже. Знали одно — много.

Все три дня, что Иоанн жил на острове, он практически не спал. Похудевший, с осунувшимся лицом, он тщетно бродил по берегу, не зная, что делать дальше. Надежда на то, что вот-вот подморозит и ратникам станет полегче, оказалась тщетной. Судьба явно была против того, чтобы он продолжал путь к Казани, а спорить с небесами…

Злой, на чем свет стоит кляня все эти выверты непогоды, он в конце концов решил вернуться обратно. Правда, часть полков он, по совету Палецкого, направил дальше, вручив бразды командования князю Дмитрию Бельскому.

— С нынешними людишками взять Казань ты не возможешь, — хмуро сказал ему Иоанн, избегая смотреть в глаза воеводе. — Ныне о том и речи нет. Одначе пощипать ее все равно надо, иначе Сафа-Гирей помыслит, будто мы слабы, и учнет сызнова наши земли зорить.

Сафа-Гирей, сведав, что у неверных случилась такая оказия, и впрямь возомнил, что ему покровительствует аллах. Хан вывел своих людей в Арское поле, но там князь Симеон Микулинский с передовою дружиною не просто разбил его наголову, а, можно сказать, втоптал в город.

Однако ни пленение богатыря Азика вместе со многими знатными людьми, ни разгром всего войска особой роли не сыграли. Сафа-Гирей этим же летом послал своих воинов в сторону Галича Мерьского, отомстив за поражение нещадным разорением сел. Правда, костромской воевода Яковлев сумел дать им отпор, осенью разбив татарские отряды на берегах речки Еговки, на Гусеве поле, и убив их предводителя, богатыря Арака, но угроза со стороны Казанского ханства как нависала над восточными землями Руси, так и продолжала нависать…

Возвращался Иоанн в Москву после своего неудачного похода похожий на ощипанного гусенка — мокрый от постоянного сырого снега, в изобилии валившего со свинцово-серого небосклона, угрюмый и подавленный. «Хомут худ, дуга тонка, во всем тоска», — вспоминалась ему почему-то присказка старого конюха Ермолаича, жившего в Калиновке у князя Воротынского. Именно так старик предварял любое свое поучение, терпеливо натаскивая мальчишку Третьяка. Почему вспоминал его, а не Федора Ивановича? Да потому, что он вновь перестал ощущать себя Иоанном, а кого еще вспоминать холопу Третьяку?

Людишки из его свиты тоже помалкивали, опасаясь неосторожным словом вызвать вспышку гнева со стороны государя. Один только Адашев, с которым царь еще больше сблизился за время похода, нет-нет да и вставлял словцо-другое. Говорил многое. И что победа выказывает храброго, зато несчастье — умного, и что непостоянство удачи надобно претерпевать с упованием на лучшие дни, которые непременно придут, но только в том случае, если в них верить, и что к тем, кто не умеет твердо держаться в печали, радость вовсе не приходит, но потом и он умолк.

Как назло, где-то под Владимиром погода вновь наладилась. Правда, снежное обилие продолжалось, но все-таки снежное, а не дождевое. В полном безветрии при легком морозце обильный снегопад представлялся уже не таким зловредным.

А ночью, уже на подъезде к Владимиру, когда до некогда стольного града всея Руси оставалось рукой подать, Иоанну приснился удивительный сон.

Снилось Третьяку избушка, в которой учил его уму разуму Федор Иванович. Старца Артемия не было, и они с Карповым сидели за столом напротив друг друга. Учитель был суров и мрачен. Создавалось впечатление, будто он чем-то сильно недоволен. Взгляд его из-под насупленных бровей колол и жег Третьяка.

— Я все выучил, — прервал мучительно затянувшуюся паузу Третьяк и, не дожидаясь, приступил к рассказу. — Яко повествующи некий старец…

— Ты ничегошеньки не выучил, но лишь затвердил, не сумев ни осознать моих истин, ни следовать им, — строго прервал его Федор Иванович.

— Да не могу я так, как ты, — виновато заметил Третьяк. — Не дано мне этого.

— Что не можешь — понятно. Молод еще, — усмехнулся наставник. — Поживи с мое, да пожуй с мое, тогда и сам научишься, как человечьи мысли, словно грамотку, читать. Ныне не о том речь. Я тебе что сказывал?

— Я и делал все, как ты учил, да в книжицах чел, — огрызнулся Третьяк.

— Что книги, коль нет ума в главе?! — возмутился Федор Иванович и, схватив здоровенный раскрытый фолиант, с силой метнул его прямо в отверстое жерло печи.

Книга тут же занялась ярким пламенем. Весело затрещали занявшиеся огнем желтоватые страницы. Подменыш ужаснулся этому кощунству со стороны учителя и замолчал — не зная, как оправдаться да и в чем, собственно, его вина.

— Я тебя учил, что начинать надобно снизу, — устало произнес Карпов. — Снизу, а не с крыши. Не пори одежу, коль шить не умеешь. А ты к победам ратным потянулся. Меж тем в державе у тебя, куда ни глянь — такое творится, что волосы дыбом становятся.

— А что же делать?

— То, что мы с тобой и обговаривали. То, что ты забыл за утехами постельными. В семье лад — хорошо, а есть ли у тебя лад с народом всем — о том подумай?!

— Вот я и восхотел сей лад побыстрее сыскать, — начал оправдываться Подменыш. — Мыслил, приеду в Москву с победой, и народ сразу…

— Твоя победа державе надобна, а не люду простому, — снова сердито перебил нерадивого ученика Федор Иванович. — Ему же иное дать надобно.

— А что?

— Думай. Мое времечко истекло. Теперь ты — государь, а я тебе советовать уже не смею, — и с этими словами он, встав из-за стола, склонился перед Подменышем в низком поклоне.

Тот бросился было его поднимать, но… проснулся. Поначалу была досада на то, что не досмотрел чего-то главного, не получил ответа на самое-самое нужное. Потом он задался вопросом: а с чего это его бывший наставник вообще вдруг начал сниться? Может, надо молебен за упокой его души заказать? К тому же возвращаться в Москву с малой свитой, бросив слегка приотставшее основное войско, не хотелось, так что время позволяло.

Однако, отстояв на заупокойной службе, которую Иоанн, конспирации ради, заказал по всем погибшим во время неудачного похода, он обнаружил, что ратники так и не подошли, хотя должны вот-вот. Оставалось ждать…