Луна. История будущего - Оливер Мортон

В начале романа «Луна — суровая хозяйка» Манни наслаждается такой свободой новых рубежей: он категорически аполитичен и полагается лишь на своих близких, собственное предприятие и предприятия других частных лиц. Все это по вкусу либертарианцам. Заключение не угнетает Манни, но он оказывается втянутым в политическую революцию, которая приносит с собой законы, налоги и правительство, то есть все то, что либертарианцы стремятся свести к минимуму или ликвидировать вовсе. В конце книги Манни недоволен своей жизнью сильнее, чем в начале.

Почему же тогда происходит революция? Потому что правила жизни, сложившиеся на Земле, делают жизнь на Луне невозможной. Здесь, как мне кажется, Хайнлайн докапывается до истины, хотя я понимаю ее иначе, чем он сам. Луна не может быть таким же миром, как Земля, потому что

Луне не под силу непринужденно делать все то, что должна и может делать Земля. Люди не могут жить на Луне так, как жили на Земле, потому что Луне недостает того, что делает Землю миром. И этот мир немыслим без некогда естественной среды, которая содержит в себе зародившуюся в ней человеческую экономику. В немире все наоборот: человеческая экономика пытается содержать в себе среду.

* * *

Революция лунарей носит экономический и экологический характер. Эти слова объединяет общий древнегреческий корень oikos, которым обозначалось домашнее хозяйство и управление им. Такое управление, как утверждает Ханна Арендт в своей критике тоталитаризма, осуществляется изнутри и носит коллективный характер, в то время как политика государства есть управление извне. Арендт предполагает, что семя тоталитаризма заронил Платон, попытавшийся наложить techne — «ремесло» — на oikos и предположивший, что управление системами, в которых мы существуем, то есть системами дома и жизни, может быть профессиональным навыком, а не процессом, подразумевающим всеобщее участие посредством свободных дискуссий и своевольных действий.

Лунную Администрацию нельзя признать типичным тоталитарным органом, поскольку ее не заботят ни мысли угнетаемых, ни их дела. Однако она тоталитарна в том смысле, что ограничивает экономический и биофизический базис, сводя их функции к утилитарным. В большинстве поселений Администрация устанавливает цену на воду, электричество и воздух, а также располагает монополией на импорт технологий. Oikos экономики и экологии заменяется техническим контролем, который осуществляется спустя рукава.

Революционерка Вайоминг Нотт, в которую влюбляется Манни, хочет свергнуть Администрацию, чтобы лунари получили возможность свободно продавать свою продукцию тому, кто назовет самую высокую цену. Проф, казалось бы, согласен с ней и говорит о «самом базовом человеческом праве, праве торговать на свободном рынке». На самом деле он совсем не разделяет ее взглядов. По его мнению, экология важнее экономики, поскольку Луну ждет мальтузианский крах. Отправляя продовольствие на Землю и не получая ничего взамен — не восполняя запасы углерода, азота,

фосфора и других элементов, которыми богато зерно, спускаемое по гравитационному колодцу, — лунари пробивают в закрытой лунной экологии брешь, пугающую не меньше, чем метеоритная пробоина, высасывающая воздух из жилого модуля. Жизненно важные элементы утекают с Луны.

Таким образом, «Луна — суровая хозяйка» — это экологический роман. Это также роман антропоцена, если не забывать, что лунное ответвление антропоцена представляет собой не только продолжение, но и отражение земного. Земной антропоцен предполагает разрушение экологических рамок, сдерживающих экономику. На Луне все происходит наоборот. Когда там появилась обитаемая среда, она достигла поверхности в алюминиевом ящике любопытной формы, знаменующем собой величайшее достижение величайшей земной экономики — всегда уже пребывающее в рамках. Биохимическая утечка, лежащая в основе революции лунарей, происходит из-за нарушения герметичности этой системы.

В романе принцип «дарзанебы» относится не только к экономике, но и к экологии, символизируя простую истину, что oikos должен работать, а в основе всего лежит обмен. В книге «Замыкающийся круг» (1971), озвучивая экологические опасения возникшего после появления «Восхода Земли» движения за защиту окружающей среды, Барри Коммонер использовал этот принцип сходным образом, сделав его одним из «четырех законов экологии» (в формулировке «ничто не дается даром»)[73]. Он прекрасно резюмировал идею, что в мире бесконечных циклов должно быть налажено воспроизводство всех ресурсов и отведено место под отходы. Круги должны замыкаться.

Проф видит, как это сказывается на лунарях. Отправляя скудные органические вещества с Луны на Землю, лунари оплачивают будто бы дармовую закуску Земли. Он предупреждает, что если так пойдет и дальше, то сначала возникнет дефицит продовольствия, затем начнутся голодные бунты, а затем — каннибализм. Единственный выход — найти способ пополнять экологию, грамм за граммом и тонну за тонной возвращая отправляемые на Землю питательные элементы, пусть даже в форме мусора. Но реалии характеристической скорости — 3 км/с с Луны на Землю, 15 км/с с Земли на Луну — не позволяют Администрации даже помыслить об этой экологической нужде.

Так книга подчеркивает, что лунные рубежи никогда не смогут сравниться с земными. Те, кому нравится сравнение с освоением новых рубежей, считают земные рубежи местами, где люди вступают в суровое противоборство с природой, чтобы получить желаемый результат. Но вместе с тем на рубежах эпохи Великих открытий европейцев экологические процессы отчуждались у людей, чьи жизни были тесно с ними связаны.

Люди, и в частности историки, то и дело забывают о процессах, думая о местах. Они часто полагают, как выразился историк Робин Коллингвуд, что «вся история, называемая историей, есть история человечества», в то время как среда, в которой происходят события, остается лишь фоном для них. Но это не так.

Земля в прериях, лесах и полях — это не просто территория, измеряемая в гектарах, а жизнь, взаимодействующая с ростом и разложением, с преобразованием органических соединений в неорганические и наоборот. Места состоят из таких процессов взаимодействия. Места — это струи дождя, лучи солнца и растительность, которая появляется в результате, а не просто координаты тех точек, где все это происходит. Это предсказуемые и непредсказуемые изменения процессов. Это образ жизни людей, которые живут в рамках этих процессов и взаимодействуют с ними. Людей, которые участвуют в жизни растений, животных и самой земли, а также в жизни друг друга. Антропоцен — способ применить эту истину к изменившемуся и меняющемуся миру современного капитализма.

Одна из причин считать эпоху Великих открытий европейцев зарей антропоцена связана с тем, что в то время, как пишет Джейсон Мур в книге «Капитализм в паутине жизни» (2015), капитализм развивался путем отчуждения земель у тех, кто жил и кормился за счет них, особенно в Америке. В рамках капитализма шла эксплуатация пролетариата, а за его рамками — убийства людей и захват природных даров.