Атаман - Валерий Поволяев

Сопротивляться было бесполезно, и вскоре отряд генерала Скипетрова был разоружен полностью. Солдат загнали в теплушки и приказали не высовывать оттуда носов. Около каждой теплушки выставили по двое часовых.

Скипетров ходил по пустому гулкому командному вагону бронепоезда и сжимал кулаки:

— Предатели! Иуды!

В тот же день Скипетрову удалось связаться по восстановленному прямому проводу с атаманом, он все рассказал Семенову, и тот в свою очередь связался со штабом генерала Жанена.

Обидчивый француз предупредил, что если Семенов попытается предпринять что-нибудь против чехов, то союзники будут действовать против него единым фронтом. И не дай бог, если в Забайкалье, на подведомственной Семенову территории, хотя бы на час прервется железнодорожное сообщение и остановятся чешские эшелоны...

Угроза была серьезная, у Семенова даже нервно задергались усы.

В те минуты атаман еще не знал, что его офицеры, остановив под Читой поезд командующего чешскими войсками генерала Сырового, вручили ему под расписку тридцать серебряных двугривенных монет — плату за предательство.

Узнав об этом, атаман довольно кашлянул в кулак:

— Жаль, что тридцать серебряников мы не можем вручить генералу Жанену!

Чешские эшелоны, доверху нагруженные награбленным, тем временем продолжали ползти на восток.

Седьмого февраля 1920 года Верховный правитель России Александр Васильевич Колчак был расстрелян на окраине Иркутска.

За месяц с небольшим до расстрела — четвертого января— Колчак подписал указ о передаче всей власти в России генерал-лейтенанту Семенову Григорию Михайловичу.

Дела на фронте продолжали идти на спад, в тылу было не лучше: части атамана постоянно общипывали красные партизаны, население ненавидело новоиспеченного Верховного правителя, контрразведчики целыми отрядами носились по Забайкалью, сжигали деревни вместе с людьми, не жалели даже детишек, — по мнению контрразведки, если бы не эти деревни, партизанские отряды давно бы замерзли в тайге от холода и голода.

Когда атаману докладывали о бесчинствах контрразведки, он отмалчивался. Лишь однажды в разговоре с Таскиным обронил успокаивающе:

— Они делают свое дело, не надо нм мешать.

Среди белых генералов также зрело недовольство новым Верховным, они ругались открыто, не стесняясь даже солдат

— Бабник, разбойник, хапуга, казнокрад, палач! И как только земля терпит такого человека! Вошь и та будет благороднее атамана Семенова!

Атаману доносили, что наиболее активно против него выступают генерал-лейтенант Дитерихс[65], генерал-майоры Акинтиевский, Пучков, Сукин, они — закоперщики, ядро заговора. Все остальные крутятся около них.

Мечта этих генералов была проста — выманить атамана из его столицы Читы и арестовать, а потом взять власть в свои руки. Узнав об этом, атаман только усмехнулся едко, сложил популярную фигуру из трех пальцев и потыкал ею в воздух:

— Вот!

Выкурить атамана из Читы, где все было подчинено ему, где контрразведка обнюхала каждый камень, каждую щель и все держала на прицеле, было невозможно. Атаман хорошо знал, что значит для него Чита и как опасно ее покидать.

Однако ожидал Семенова еще один удар: японцы собрались уходить из Забайкалья, поняли, что им здесь ничего не светит, около этого вкусного пирога копошится слишком много разного народа, и поэтому подданные микадо решили переместиться на восток, в район Хабаровска и Волочаевки и укрепиться там.

Эта новость повергла атамана в смятение. Он понял, что теперь вряд ли сможет удержаться в Чите и надо спешно подготавливать запасную площадку, куда бы в случае опасности можно было бы переместиться. Он просидел целый вечер за картой, перебирая один вариант за другим, и пришел к выводу, что лучшего места, чем старая, надежная, хорошо знакомая и обжитая станция Даурия, у него нет.

Но уйти просто так из Читы атаман не мог...

Погода опять испортилась. В Чите неожиданно куда-то исчезли птицы — ни воробья, ни вороны, словно они нырнули в снег и растворились в нем. Неожиданно одиноко, неуютно, пусто сделалось в большом городе.

Семенов появился у себя в кабинете рано утром — стрелки часов не приблизились к шести, — следом в кабинет вошел хорунжий Евстигнеев. Атаман хмуро глянул на лощеного полноватого хорунжего:

— Пошлите дежурный автомобиль за Таскиным.

Евстигнеев лихо щелкнул каблуками — он умел делать это бесподобно.

Через двадцать минут Таскин, заспанный, с узкими слезящимися глазами и мятым опухшим лицом, приехал в штаб.

— Сергей Афанасьевич... пора, — сказал ему атаман.

— Понял. — Таскин не удержался, зевнул, потянулся сладко; атаман услышал, как у него громко захрустели кости. — Приступаю к операции.

Через полчаса к внушительному, с толстыми крепостными стенами и узкими окнами-бойницами зданию Читинского государственного банка подъехали шесть грузовых автомобилей с солдатами, на рукавах у которых белели повязки.

Из здания выглянул вислозадый дедок, наряженный в старую форму с галунами, глянул вопросительно на офицера, стоявшего рядом с одетым в штатское Таскиным, которого дедок просто не заметил — для него значимой фигурой был офицер, — спросил надсаженным табаком голосом:

— Чего надо, вашбродь?

— Вы кто?

— Ночной комендант.

— Так вот, господин ночной комендант, вызывайте сюда управляющего.

— Зачем?

— Больно уж ты любопытный, дед. Баню сейчас топить будем.

Баня в госбанке действительно имелась. Управляющий, предвидя голодную и холодную пору, обзавелся кое-каким хозяйством, в том числе и баней. Дедок расплылся в улыбке:

— Баню я могу и без управляющего сгородить. Только прикажите!

Офицер поморщился недовольно, втянул в себя сквозь сжатые зубы воздух:

— Зови управляющего, старый хрен! У него на квартире есть телефон?

— Есть, есть.

— Исполняй приказание.

Через двадцать минут на взмыленном лихаче прибыл управляющий банком — бледный господин с водянистыми мешками под глазами и нервно подрагивающей верхней губой. Офицер сунул ему под нос бумагу, подписанную Семеновым:

— Читайте!