Батальон смерти - Мария Бочкарева

– Но поймите, она же больная женщина! – доказывал он. – Для чего же тогда следственная комиссия, если не для расследования подобных дел? Сначала расследовать, а потом наказывать, так ведь? Пускай комиссия разберется и примет решение, какое сочтет нужным.

В этот момент появился комендант станции. Он поддержал Петрухина.

– В данном случае так поступать нельзя, – сказал он. – Нужно, чтобы поработала следственная комиссия. Если Бочкареву признают виновной, мы ее расстреляем.

Петрухин приказал созвать членов следственной комиссии: их было двенадцать, и все они – рядовые солдаты. Когда он ознакомил членов комиссии с делом, они заняли враждебную позицию, говоря, что сама судьба привела меня к ним. Однако Петрухин продолжал сыпать доводами в мою пользу, пытаясь вызвать ко мне сочувствие, поскольку был убежден в истинности моего алиби. Таким путем ему удалось расположить ко мне нескольких членов комиссии.

А тем временем Пугачев метался по комнате, как лев в клетке. Он жаждал моей крови.

– Эх, кабы я только знал тогда, пристрелил бы тебя заодно с теми пятнадцатью офицерами! – бросил он в мою сторону.

– А я бы не посмела расстрелять моих собратьев – солдат и офицеров, – заметила я в ответ. – Сердце бы не выдержало.

– Эге, красиво поешь, пташечка, – накинулся он на меня. – Знаем мы вашу сердечность.

– Во всяком случае, вы ничуть не лучше офицеров старого режима, – заявила я.

– Молчать! – заорал он в ярости.

В это время в комнату вошел Петрухин, а с ними и остальные члены следственной комиссии.

– Прошу не орать, – сказал он Пугачеву, чувствуя себя гораздо увереннее в присутствии членов комиссии. – Бочкарева сейчас в наших руках, и мы будем судить ее по справедливости. Нам решать, виновата она или нет. И оставьте ее в покое.

Поскольку из двенадцати членов комиссии удалось собрать десять, то есть большинство, решили рассмотреть мое дело.

– Найдете вы ее виновной или нет, я все равно ее отсюда живой не выпущу! – объявил Пугачев. – Тогда кто же я здесь? Я ведь не враг.

Однако эта его угроза сработала в мою пользу, поскольку затрагивала права следственной комиссии. Подобное пренебрежение к себе члены следственной комиссии вряд ли могли допустить. Пугачев потребовал, чтобы меня обыскали.

– Пожалуйста, поступайте, как сочтете нужным, – сказала я. – Но прежде я хотела бы сдать вам этот пакет. В нем деньги, десять тысяч рублей. Их прислала мне княжна Татуева, мой бывший адъютант, чтобы я могла полечиться на водах. Я не истратила из них ни рубля, потому что надеялась возвратить ей по прибытии на Кавказ.

В действительности эти деньги дал мне Корнилов, чтобы я и мои родители не умерли с голоду.

Ценный пакет взяли без особых вопросов. Затем мне приказали полностью раздеться. Петрухин протестовал, а Пугачев настаивал. Спор решили голосованием, и большинство поддержало Пугачева.

Обыск был самым тщательным и неприятным, но ничего не дал. Нашли билет до Кисловодска, письмо от княжны Татуевой, маленькую бутылочку со святой водой, которую мне дала сестренка Надя, и еще вышитый наплечник, подаренный перед отправкой на фронт одной из дам – патронесс батальона.

– А вот и то, что мы ищем! – воскликнул Пугачев, хватая освященный в церкви мешочек. – Тут, верно, и письмецо от Корнилова!

Мешочек разодрали тут же, и из него выпал свернутый листок бумаги, на котором женской рукой была написана молитва во спасение воинов. Я заметила, что разрывать наплечник грешно и что этот грех падет на их головы, а сама зашивать его не стану. И тогда один из солдат достал иголку с ниткой и зашил мешочек.

Комитетчики извинились, что им пришлось обыскивать меня подобным образом.

– Ну и что же вы теперь сделаете со мной? – спросила я.

– Мы тебя расстреляем! – ответил Пугачев.

– За что? – спросила я в полном отчаянии.

Этот зверюга не ответил. Он лишь ухмылялся.

Петрухин боялся защищать меня слишком откровенно, потому что его могли заподозрить в содействии шпиону. Он предпочитал помогать мне не открыто, а через возглавляемых им членов комиссии, оказывая воздействие на каждого из них. Именно по предложению Петрухина следственная комиссия решила передать мое дело главнокомандующему Саблину для рассмотрения и вынесения окончательного приговора. Как я догадывалась, Петрухин пошел на эту хитрость, чтобы спасти меня от немедленной казни. Члены комиссии не сомневались, что меня ждет верная смерть. Тем не менее я была глубоко благодарна Петрухину за проявленную гуманность. Он обладал редкими качествами, не свойственными большевикам.

Меня отвели в железнодорожный вагон, который использовался для содержания офицеров и других арестованных. Эта была камера смертников. Живым оттуда не уходил никто. Когда меня ввели в вагон, раздались крики:

– Бочкарева! Как же вы сюда попали? Шли от Корнилова?

– Нет, – ответила я, – ехала в Кисловодск.

В вагоне находилось около сорока человек, в основном офицеры. Среди них было даже два генерала. Они страшно удивились моему появлению. Когда конвоиры ушли, пленные стали более разговорчивыми, некоторым из них я даже рассказала, что действительно была у Корнилова. Никто из пленных не подал мне надежды на спасение: все они примирились с мыслью о неизбежной смерти.

Один из генералов, старый уже человек, подозвал меня жестом, и я села подле него.

– У меня есть дочь, такая как вы, – сказал он печально, обняв меня за плечи. – Я много слышал о ваших доблестных делах и полюбил вас как дочь. Никак не ожидал встретить вас здесь, в этом гиблом месте. Как же все ужасно! Вот мы здесь сидим, лучшие люди Отечества, и нас расстреливает, пытает и мучает озверевшая толпа негодяев. И если бы это было на пользу России! Но ведь Россия в этот самый момент пропадает, гибнет. Может быть, Господь вам поможет. Тогда отомстите за нас…

Я не выдержала и, содрогаясь от рыданий, прислонилась головой к плечу генерала. Старый вояка тоже не смог сдержаться и заплакал вместе со мной…

Вдруг все остальные офицеры запели. Они пели от отчаяния, чтобы не пасть духом. Я же плакала долго и горько. И молилась за свою мать. «Кто позаботится о ней? – взывала я к Богу. – Ей придется на старости лет ходить с протянутой рукой, если меня тут расстреляют». И от этих мыслей жизнь вдруг стала мне особенно дорога, та самая жизнь, которой столько раз рисковала. Нет, я не хочу умирать позорной смертью. Не хочу лежать поверх земли, не хочу, чтобы меня, как падаль, клевало воронье.

«Почему Ты не дал мне умереть от вражеской пули? – спрашивала я у Бога. – Неужели жестокая расправа – это все, что я заслужила от моего народа?»

Дверь распахнулась. В вагон ввалилось около сорока солдат. В руках у вожака был список.

– Бочкарева! – выкрикнул он меня первой.

Почему-то сердце мое запрыгало от радости. Я подумала, что меня отпускают. Но офицеры сразу рассеяли мои надежды, объяснив, что это вызывают тех, кого поведут на казнь. Я выступила вперед и ответила: