Ярцагумбу - Алла Татарикова-Карпенко

Я кричала на него, пока он смотрел на темную резьбу шкафа, на деревянных слонов и коричневые пальмы, на гнутые ножки, отраженные в холодной поверхности пола нашего старого дома в благословенном Чианг Мае, и не могла остановиться.

– Ты надеялся на то, что в Бирме плохая связь, не работает роуминг, некудышный Интернет? Ты еще не знал, что мне вся эта дрянь цивилизации не нужна, что мне дана та привязанность к тебе, которая удержит нить, пробьет неведение, поможет нащупать единственно верное решение. Я неминуемо отыскала бы тебя. Ты не можешь меня покинуть, потому что я не могу тебя потерять. Не умею. Даже если бы я захотела, даже если бы я попыталась оставить тебя наедине с твоими желаниями, что-то мощное остановило бы меня, не дало бы отвлечься.

А может быть, я не кричала? Может, я шептала все это солеными распухшими губами, дрожащими и некрасиво кривящимися в плаче, когда слезы не желают кончаться, потому что их скопилось столько, что негде больше хранить? Или я и не шептала этого?

Может быть, это не я, а он говорил о другой земле, в которую шел? О стране Бенгалии, что тонет в вечных муссонных хлябях и разливах Ганга и Брахмапутры, о тончайшем стодвадцатикилометровом песке Кокс-Базара, в уже исчезающем под водами океана Читтагонге, не путать с Чаттанугой, куда докатываются отголоски таяния гималайских снегов? Напиться влаги, пронизанной мышьячным ядом, коим полна та секретная земля, и уйти в мангровую заросль с водяной лилией-шаплой в левой руке, без памяти о былом, без мыслей и тьмы в его седой, уставшей голове. Не этого ли он хотел? Не искал ли он выхода в вечность через воды утопающей страны, не желал ли он раствориться в сострадании к людям, которым суждено миллионами гибнуть в стихии их локального и неминуемого потопа?

– Мне намного лучше. Через час уколешь меня, и спать. А пока окунись в бассейн или прогуляйся за сладким. Я побуду один. Хорошо?

Куда ты двинулся, Старый? Ты надеялся уйти в ничто?

– И, Сандра, продли аренду джипа. Не надо больше гонять на скутере. Не надо больше прятать скутер от меня. Джип надежнее. В нем как в танке. Не надо, слышишь? Не заставляй меня нервничать. Это серьезно. Я потерял в жизни двух очень важных для меня людей. Потерял на дороге. Больше не хочу.

Мгновенно всплыли Мадам и Одалиска. Такие милые, такие женственные, они стояли в обнимку в нашем чиангмайском доме, рядом с индийским волнообразным комодом, на его золотисто-бордовом фоне, и их нежные линии множились мельчайшими отражениями в зеркальцах гнутой окантовки. Они благожелательно смотрели на меня, одна прозрачными, другая мутными и темными глазами, и улыбались. Меня так и подмывало заорать: «Потерял?! Жену и любовницу? Скопом? В одном авто? Кто из них был за рулем? Или это было такси? Конечно же и ни одна из них не виновата! Зато какой узел был разом развязан прокуренными таксистскими руками! И для тебя, Старый, и для твоего друга-художника, который, судя по портретам, глубоко увяз в ситуации. Но Одалиска была к нему равнодушна, Одалиска не отвечала живописцу взаимностью, лишь принимала его восторги, позировала, отдавалась, но не до конца, всегда оставляя горькое послевкусие недосказанности. Она была влюблена в тебя. Или в твою невообразимую, породистую балерину, законную королеву, супругу? Или в обоих вас разом? В ваш союз, в ваше ни с чем не сравнимое счастье?»

Дамы продолжали заманчиво мне улыбаться, все мягче срастаясь в единое целое. Незаметное глазу, но внятное движение преобразовывало два их таких разных тела в единый цветок с разновеликими сочными лепестками. Кремово-бордовый ирис, лиловая орхидея или сапфировая клитория раскрывала свое сладко улыбающееся пахучее чрево в глубине прихотливых оборок.

«Нет, это был не таксист. За рулем был ты. Верно? Верно! Но возмездия в виде хотя бы условного срока не последовало: тебя спасли деньги сына, как всегда. Деньги сына, которого ты презираешь. Ты намеренно угробил двух своих повелительниц?»

Я не произнесла всего этого вслух, я, все еще молча, стояла в дверях маленькой гостиной, ждала, когда он договорит.

– В рейсовый междугородний автобус врезался грузовик. Почти все пассажиры остались живы. Погибло только два человека. Обе водили машину, но был сильный гололед, обе в этот день решили не рисковать. Они даже не знали, что едут в одном автобусе. Одна сидела на первом сиденье, другая – в самом конце салона. Ехали из разных точек маршрута, одна уже дремала, когда вторая зашла в автобус через дальнюю дверь. Такое совпадение.

Почему-то именно теперь мне пришло в голову сопоставить: Ярославу сейчас за тридцать, должно быть, даже ближе к сорока, а женщина с прозрачными глазами и прямейшей спиной, женщина, погибшая год, ну, может быть, два года назад в этой аварии, на фото, там, на столе, в верхней комнате дома, потонувшего в саду, выглядит если и старше Ярослава, то ненамного. Значит, у Старика была первая жена, мать Ярослава. Нигде ни одной фотографии. Жива ли она? Будто услышав мои мысли, Старик продолжил:

– Мать Ярослава ушла задолго до этих историй, когда сыну было пять. К стоматологу-протезисту. К денежному, упакованному, понятному. К надежному, как она говорила, «без фантазий», без библиотеки, но с «Волгой» и хорошей квартирой. Женщина с претензиями, имя сыну дала по тем временам «особое», «крутое», так и вырос «крутым». Воспитывали бабки – ее мать и моя, по очереди. Одна звала Яриком, другая Славой. – Старик помолчал недолго, подумал, сгреб лицо в улыбку: – Надо потихоньку собираться. К морю, на юг. Позвони Владу, пусть поможет погрузиться, проводит.

Я складывала вещи, которых оказалось столько, что Владу пришлось сгонять за дополнительной сумкой на рынок. В клетчатую, китайского производства «мечту оккупанта» среднего размера, какие теперь можно встретить в любом конце мира (и почему ее так называют русские?), легли вышитые покрывало и наволочка, расписные блюда, бронзовые пузатенькие фигурки Будды смеющегося, настольная лампа с индуистской латунной барышней топлес со сложенными в вай руками в основании, мои новые юбки из натурального шелка, пашмина, украшения ручной работы, другие безделицы. Параллельно укладке чемоданов шла беседа с Владом:

– Хорошо, а откуда изначально взялись эти несовершенные души, которые должны пройти круги Сансары, просветлиться и попасть в нирвану?

– Дорогая моя Курупита, на этот вопрос нет ответа. Ты же не будешь интересоваться, откуда взялась куча мусора перед входом в твой дом, а станешь ее убирать с пути, верно?

– Ну почему же, меня очень заинтересует, кто и зачем эту кучу устроил именно под моей дверью, сделано ли это специально или это просто хамство человека, которому безразлично чужое неудобство…

– Что тебе дадут ответы на эти вопросы? Помогут ли убрать мусор? Нисколько. То, что ты понимаешь необходимость уборки, куда важнее. И еще способ уборки, как правильнее это сделать, важно понять. Вот эта уборка и есть медитация.

– Медитация – это приглушение, притупление мыслительного процесса, уход от действительности. Так? Но мы и так притуплены, «построены», нами и так управляют всячески.