На задворках Великой империи. Книга первая: Плевелы - Валентин Пикуль
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Ягод, что ли?.. Нет, ягодам еще не вышел срок».
— Ты кто? — спросил он маленькую девочку.
— Мамкина.
— А где же твоя мамка?
— Ждать велела…
«Велела ждать!» Сергей Яковлевич, только что пережив болезнь своего сына, не понимал этой жестокости. Почему-то вспомнился ему профессор Калашников, просивший тысячу рублей за один визит.
И все напряжение последних дней вдруг прорвалось изнутри внезапным рыданием.
Он выскочил из коляски, прошел мимо детей.
— Сергей Яковлевич! — крикнул вслед ему Чиколини. — Что вы, голубчик? Не первый год… Таких ведь много! А всех не пережалеешь…
Закрыв лицо, он уходил в глубину Свищева поля, разбрасывая ногами вшивое тряпье и осклизлые под дождем, затерянные в пепле картофелины.
Вот ими-то, наверное, и кормились эти брошенные дети?..
По насыпи быстро пробежал паровоз, увозя кого-то далеко-далеко.
Может быть, туда — в позлащенный, напыщенный Санкт-Петербург, откуда и он приехал недавно и где даже не знают, что на Руси есть такое Свищево поле.
Он вытер слезы. Огляделся. Что ему надо здесь? Зачем он приехал?
Острой болью резануло висок. Странная боль.
— Вот и воздалось мне! — сказал Мышецкий.
…Между холерным бараком и кладбищем еще долго блуждали детские тени с измазанными землей губами.
3
Бал в Дворянском собрании открылся торжественным полонезом. С белокаменных хоров обрушилась музыка, и Уренская губерния показала, на что она способна…
В первой паре выступал сам Влахопулов с генеральшей Аннинской, дородной и величавой.
Во второй паре шли Мышецкий с ликующей Конкордией Ивановной Монахтиной.
Третью пару составляли Алиса с Иконниковым-младшим.
Атрыганьев бережно нес перед собой кончики пальцев обворожительной княжны Додо.
Нежно-звякающий Сущев-Ракуса предпочел избрать для себя солидную вдову Суплякову, обомлевшую от внимания жандарма.
Прокурор — с госпожой полицмейстершей.
Полицмейстер — с госпожой прокуроршей.
А дальше — скакала и пыжилась мелкотравчатая сошка. Округлив брюшко, выступал Пауль фон Гувениус в паре с жердиной по названию Бенигна Бернгардовна Людинскгаузен фон Шульц, и замыкал эту уренскую фалангу Осип Иванович Паскаль, выбитый Мышецким из службы по грозному «третьему пункту»…
После танцев, на импровизированной эстраде состоялся смотр губернских талантов. Девица Розалия Альбомова с чувством и выражением прочла стихи г-жи Болотниковой «Рассуждение моего дворецкого»:
— Скоро свечка так сгорает? —
Ванька, слышу я, спросил. —
Видно, барыня читает
Все Глафиру да Камилл.
Да, убытку в этом много…
Генеральша Аннинская сразу же фыркнула:
— Где она выкопала этот хлам?
— Из «Капища моего сердца», — блеснул Мышецкий знанием литературы.
Потом три племянника вдовы Супляковой (многотелесые гимназисты, стриженные под гребенку, с большими разухабистыми ушами) исполнили хором мелодекламацию:
Заинька у елочки попрыгивает,
лапочкой об лапочку поколачивает.
«Экие морозцы, прости, господи, стоят,
елочки от холоду под инеем трещат.
Лапочки от холоду совсем свело…»
— Ишь, косые! — сказал кто-то, восхищенный. Племянники запнулись и быстро покраснели.
— Дальше! — раздался рык Влахопулова.
Из первого ряда грозно подсказала вдова Суплякова:
«Вот кабы мне, зайке…»
И племянники обрадованно подхватили:
«Вот кабы мне, зайке, мужичком побыть,
вот кабы мне, зайке, да в лаптях ходить.
Нынче мужички-то хорошо живут,
нынче мужичкам-то эту волюшку дают —
волюшку-свободу, волю вольную,
что на все иди четыре стороны:
на одной-то — хлебца не допросишься,
на другой сторонушке — наплачешься…»
Влахопулов стал и погрозил Чиколини пальцем:
— Чей стих?
— Господина Николая Берга, — ответил полицмейстер.
— Проверяли? — спросил Влахопулов в открытую, не стесняясь публики.
— Цензурой пропущено. Я-то при чем?
— Оставьте! — вступился Сущев-Ракуса за племянников, пожимая ручку вдовы Супляковой. — Я знаю точно: стихи одобрены министерством народного просвещения.
— А напрасно… — И Влахопулов сел.
Сергей Яковлевич посмотрел сбоку на жену: Алиса восседала, сложив на коленях руки, ладошками кверху. Внимательно прислушивалась ко всему происходящему, еще плохо понимая по-русски.
Тогда он повернулся к генеральше Аннинской:
— Глафира Игнатьевна, не уйти ли нам с вами?
— Погодите, князь. Я до колик обожаю простонародные позорища…
Качучу с цветными шарфами, исполненную женами офицеров уренского гарнизона, остались досматривать сами же офицеры. Остальная публика уже потянулась в буфет, привлеченная грохотом бочки с виноградом, прибывшей в дар дворянству от щедрого Бабакая Наврузовича, владельца «Аквариума».
Мышецкий провел через весь зал генеральшу Аннинскую:
— Как вам понравилось «Рассуждение моего дворецкого»?
— Поразительно глупо, князь… Кстати, — напомнила Глафира Игнатьевна, — вы знаете, что на сто двадцатой версте насыпные работы почти приостановлены?
— Вот как?
— Но мой Семен Романович ведь писал вам об этом. Следует обратить внимание, князь!..
Для лучшей части уренского дворянства был накрыт отдельный стол на сорок персон. Сажали по билетам. Электричество здесь потушили — горели, потрескивая, свечи. Фон Гувениусы к «лучшей» части дворянства не принадлежали, но одного из них (а именно — Павла Ивановича) протащила за своим шлейфом Бенигна Бернгардовна Людинскгаузен фон Щульц.
Мышецкий, косо посматривая, спросил Сущева-Ракусу:
— Что делает эта мегера в нашем Уренске?
— Неудачные аборты нашим дамам, — пояснил жандарм. — Не мое это дело, а Чиколишкино.
— Тоже неплохо. Если раньше губила больших детей, то теперь она убивает их в самом зародыше…
Стены банкетного зала украшала галерея портретов былых уренских губернаторов, властителей уренских душ и земель. В хронологическом порядке выстроились парики и камзолы, постепенно сменяясь фрачными сюртуками и галстуками; последним замыкал галерею сам Влахопулов с лентой Белого Орла через плечико, бывший генерал-майор, а ныне статский советник.