Великие психологи - С. И. Самыгин

«Если впоследствии выяснится, что то, что я делал, оказалось не очень понятным или полезным, я готов привести в оправдание примерно полдюжины причин. Во-первых, я считаю, что время, подходящее для таких грандиозных или всеобъемлющих систем в психологии, какими я пытался сделать свои психологические системы, давно уже миновало. И потому, я полагаю, было бы более прилично и достойно предоставить этому отрезку относительно недавнего прошлого возможность самому «хоронить своих мертвецов»…»

Однако Толмен постоянно напоминает своим слушателям, что хотя он вечно уклоняется и извиняется, этот интеллектуальный стиль избран им исключительно из, так сказать, «любви к искусству». Говоря о себе, он однажды заметил:

«Я люблю думать о психологии с тех точек зрения, которые созвучны мне. Поскольку все науки, а психология в особенности, до сих пор погружены в такие глубокие бездны неясности и неизвестности, то самым лучшим для любого индивидуального ученого, особенно для любого психолога, было бы следовать собственному свету надежды и собственным стремлениям, как бы неадекватны они ни были. По существу, именно этим все мы и занимаемся. В конечном счете, единственным верным критерием является получение удовольствия. А я получал такое удовольствие».

Мне очень приятно, что Толмен мог это сказать в конце своей жизни.

Как университетский преподаватель, Толмен проявлял страстность в поисках истины. Но его никогда не волновали свои, так сказать, «ставки» в этих поисках. Он проявлял страстность в отношении своих студентов, но никогда не беспокоился об их приверженности к какой бы то ни было позиции. И наконец, он вкладывал страстность в процесс обучения, в процесс поиска правды; отсюда его отказ подписать клятву верности Калифорнийскому университету. В 1949 году, в пред верни завершения эры Маккарти, университет пытался добиться от своих факультетов клятвы в верности в соответствии с законом штата. В «Год клятвы» — 1949/1950 — именно Толмен стал лидером факультета, возглавившим борьбу против такой клятвы. Толмен отказался поставить свою подпись, но в характерной для себя манере указал, что в случае своего увольнения он мог бы предложить университету финансовое пожертвование. Он посоветовал своим молодым коллегам подписать клятву верности и предоставить продолжать борьбу тем преподавателям, у которых было более стабильное положение для ее ведения. Эти мужественные попытки принесли Толмену всеобщее одобрение. Он получил почетные степени от главных университетов страны, а когда он скончался 19 ноября 1959 года, «Вашингтон Пост» написала в своей передовице: «Его смерть на прошлой неделе является потерей не только для нации, но и для всего ученого мира».

Следующая статья представляет собой воображаемое интервью, которое я взял у доктора Келера в его доме в Нью-Гемпшире в июне 1967 года, незадолго до его смерти. Когда я подошел к дому, доктор Келер был во дворе: он колол дрова. Лезвие его топора сверкало; очевидно, инструмент всегда содержался в рабочем состоянии. Хотя доктор Келер занимался физическим трудом, он был одет в безукоризненно чистый костюм с галстуком и выглядел настоящим джентльменом.

Мои первые впечатления о докторе Келере оказались достаточно противоречивыми. Его манера говорить была формальной и вежливой. Говорил он тихо, но с такой внутренней силой, что сразу овладевал вниманием слушателя. При обсуждении вопросов личного характера доктор Келер испытывал явную неловкость. Он сохранил некоторую долю аристократической отстраненности. Я вспомнил рассказы некоторых бывших ассистентов Келера о том, что порой он бывал невероятно суровым и требовательным. Однако одновременно говорили о его прямо-таки художническом чутье и разнообразных культурных интересах. В одном углу гостиной разместились фортепиано и стеллаж с нотами. Келер заметил, что игра на фортепиано всегда была одним из его любимых занятий в свободное время. У двери стояла пара сильно поношенных ботинок для пеших прогулок. Через окно я увидел припаркованный во дворе автомобиль с откидным верхом, который на тот момент был опущен. Как я понял из этих впечатлений, Келер предпочитал проводить время на свежем воздухе. Я подумал о романтической струйке в немецкой культуре.

Доктор Келер пояснил, что обычно он отказывается давать интервью, но недавно, возвращаясь из путешествия по Европе, понял, что ему хотелось бы объяснить психологам в несколько менее формальной манере, чем в его научных статьях и лекциях, всю широту теории гештальтов, а также привести несколько примеров того, каким образом теория гештальтов составляет основу психологии, являясь одновременно научно строгой и близкой человеческим проблемам. Теперь я предоставлю слово самому доктору Келеру.

ЮНЫЕ ГОДЫ

Я родился в городе Таллинне, в Эстонии, в 1887 году. Мой отец был директором местной школы, организованной немецким сообществом граждан, живущих и работающих в этом районе, для обучения своих детей. Когда мне было около шести лет, мои родители вернулись в Германию, где я и вырос. Образованию в нашей семье придавалось большое значение. Мой старший брат, Вильгельм, с которым меня всегда связывала близкая дружба, стал выдающимся ученым. Все мои сестры получили профессиональную подготовку и стали учительницами или сиделками в больнице. Я всегда делал успехи в учебе. Помимо этого, немецкий идеал образованного человека того времени включал в себя обширную культурную подготовку. С ранних лет я любил классическую музыку. К тому времени, как я стал молодым человеком, у меня сложилось общее представление (достаточное для поддержания беседы) об искусстве и гуманитарных науках, особенно о философии.

Я учился в университетах Тюбингена, Бонна и Берлина. В то время немецкая университетская система являлась предметом зависти всего мира, поскольку имела давнюю традицию выдающейся академической свободы и репутацию успешной научно-исследовательской работы и академической строгости. Есть одна старая пословица о студентах немецких университетов, которая гласит, что одна треть студентов не выдерживает трудностей ученья и получает нервное расстройство; еще одна треть бежит тягот образования, погрязает в пьянстве и обычно попадает в гости к дьяволу; зато из последней трети студентов в конце концов получаются люди, правящие Европой. Я получил тщательную научную подготовку в физике, химии и биологии. Глубокое впечатление на меня произвел один из профессоров физики Берлинского университета — великий Макс Планк. На его лекциях я узнал о таких концепциях, как принцип энтропии и динамическая саморегуляция физических систем, таких, как электролитические среды.

В течение всей моей научной деятельности я считал полезным анализировать (с точки зрения подобных концепций) психологические феномены, такие, например, как кажущееся движение или постоянные послеэффекты. По прошествии лет многие из моих коллег говорили, что моя манера мыслить была характерна скорее для физика, чем для психолога. Я получил степень доктора философии в области психологии в университете города Берлина в 1909 году. Мои ранние доклады по психологии касались психологического анализа чувства слуха, и эта тема счастливо сочетала в себе мою научную подготовку и мою любовь к музыке.