От Ленина до Путина. Россия на ближнем и среднем Востоке - Алексей Васильев

Влиятельность тех или иных структур, связанных с международными делами, существенно зависела от положения и весомости их руководителей и потому была разной в разные времена. Подобная ситуация, обычная и нормальная для государственной машины любой страны и ее бюрократического мирка, в Советском Союзе во второй половине 70-х – начале 80-х годов приобрела уродливые масштабы. Глава МИД А.А. Громыко, используя болезненное состояние Брежнева и свои дружеские отношения с ним, приблизился к роли непререкаемого вершителя нашей внешней политики. Это сказалось на ней печальным образом. В тот же недолгий период, когда Пономарев стал кандидатом в члены политбюро, а Громыко оставался членом ЦК, временно возросла роль международного отдела.

В обычных условиях такое центральное внешнеполитическое направление, как американское, оставалось вне какого-либо достойного упоминания воздействия отдела. На европейском же направлении он играл скорее консультативную роль, транслируя мнение компартий, особенно внимательно отслеживая расстановку общественных сил, вводя в оценку социальный фактор.

Несколько иначе обстояло дело с деятельностью, нацеленной на развивающиеся страны и особенно на арабский регион. Здесь отдел играл – в тесном сотрудничестве с МИД – активную роль. Причин, думается, было несколько. Пристрастия Министерства иностранных дел и его шефа были обращены к Западу, развивающиеся же страны рассматривались как второстепенный участок. Известным исключением был лишь арабский регион, и то скорее ввиду неизбежности выхода тут на американцев.

Напротив, международный отдел и его глава проявляли серьезное внимание к этой зоне. Далее, у работников отдела сформировались хорошие связи с руководством и видными деятелями ряда арабских стран. Наконец, в этой сфере благодаря взаимной лояльности соответствующих структур МИДа, возглавлявшихся первым заместителем министра иностранных дел Г.М. Корниенко, а затем А.А. Бессмертных (поразительно быстро освоившим направление и умение разговаривать с арабами), и международного отдела между ними сложилось тесное сотрудничество»212.

«В целом же отношения между МИД и отделом были не вполне добрыми. Дело тут было в обычном соперничестве двух структур, работающих в одной и той же области. Важную, если не определяющую, роль играли неприязненные личные отношения Громыко и Пономарева.

…Более ровными в целом были отношения международного отдела с КГБ, а точнее, с тем, что сейчас называется внешней разведкой (впрочем, в разных подразделениях отдела они складывались по-разному), с ее политической ветвью. Видимо, это связано и с тем, что тут почвы для бюрократического «перетягивания каната», как правило, не было ввиду различия сфер деятельности и особого положения КГБ. Должен сказать, что кадры внешней разведки в центре и на местах большей частью отличались высокой квалификацией»213.

У Брежнева был его собственный референт по ближневосточным делам – Евгений Самотейкин, отправленный в 1983 году, после ухода Брежнева, в «ссылку» послом в Австралию. Американский политолог Карен Давиша пишет: «Возможно, что это отражало раскол между Брежневым и Пономаревым по поводу ближневосточной политики»214. К сожалению, трудно согласиться с мнением эрудированной и умной исследовательницы: в советской политической структуре мог быть раскол по горизонтали между людьми равной весовой категории, но практически никогда – по вертикали, между боссом и подчиненным.

Какое-то воздействие на взгляды и соответственно политическое поведение советского руководства и лично Л.И. Брежнева играла группа консультантов МО ЦК, то есть «мыслителей». «Сложилась практика, при которой каждый из помощников обзавелся чем-то вроде своего актива. У А. Александрова это был В. Загладин, заместитель, а затем и первый заместитель заведующего международным отделом, у Г. Цуканова – руководитель консультантской группы отдела соцстран, а затем обозреватель «Известий» А. Бовин, Н. Иноземцев, Г. Арбатов, у А. Блатова – Н. Шишлин, сменивший Бовина на посту руководителя группы консультантов. С ними неизменно работали при подготовке тех или иных материалов. Через помощников этот «актив» получил доступ к генеральному секретарю, вошел в ближайший круг его политических советников и поощрялся им в разных формах. Арбатов, Загладин и Иноземцев стали членами ЦК и депутатами Верховного Совета СССР, а Бовин – членом Ревизионной комиссии КПСС и депутатом Верховного Совета РСФСР»215.

В этой группе были люди по-своему талантливые. Но в рамках системы они ничего принципиально «своего» вносить в политические решения не могли. Многие из них понимали, что «дальше так жить нельзя». Но выводы делали противоположные: или «свет идет с Запада, давайте все сделаем, как у них», или «давайте укрепим систему, очистим марксизм-ленинизм от искажений, наведем порядок». Мне запомнилось совещание (пусть спустя уже несколько лет накануне вторжения войск США в Ирак) у тогдашнего председателя Совета Федерации Федерального собрания РФ С. Миронова, которое я вел в качестве координатора. Со страстью и убеждением А. Бовин вещал: «Прекрасно, если американцы захватят и оккупируют Ирак. Как в Германии или Японии они принесут туда демократию и современную цивилизацию».

После удаления маршала Жукова из политбюро и Министерства обороны министры обороны (Р.Я. Малиновский с 1957 года, а с 1967 года А.А. Гречко) не входили в состав политбюро (до 1973 года). Но тем не менее все знали, что военно-промышленный комплекс был едва ли не главной составляющей партийно-государственной структуры Советского Союза. Однако вряд ли он определял политику на Ближнем Востоке, хотя позиции военных всегда учитывались. После появления больших групп советских военных советников в арабских странах, а на короткие промежутки – и боевых частей в Египте и Сирии, естественно, у военных была тенденция самим проводить свою собственную политику, игнорируя МИД и посольства. Мнение военных было особенно весомо, когда обсуждались военно-стратегические проблемы. Например, их требования в связи с появлением американских подлодок с «Поларисами» в Средиземноморье в 60-х годах или подлодок с «Посейдонами» и «Трайдентами» в Индийском океане в 80-х, естественно, принимались во внимание при определении отношений со странами региона.

Некоторые западные исследователи одним из компонентов структуры, воздействовавших на советскую внешнюю политику, в том числе и на Ближнем и Среднем Востоке, считают академические институты международного профиля. Вряд ли автору как сотруднику, а потом директору такого института можно принять этот комплимент, не покривив душой. Просто с Запада, прежде всего из США, пришла мода на научную экспертизу в политике, на объективный вневедомственный анализ. Но, как правило, МИД, международный отдел ЦК, КГБ, Министерство обороны и другие организации с достаточной долей иронии, а порой презрения относились к научным исследованиям. Ученые были лишены доступа к информации из первых рук и строили теоретические схемы, пользуясь открытыми западными источниками. Это, впрочем, нередко позволяло им делать выводы, расходившиеся с выводами практических работников, и детально анализировать ситуацию. Но «наверх», к высшему начальству, поступали только те «анализы», которые улавливали настроение того же начальства. В этом качестве «инициативные записки», «ситуационные анализы» играли свою роль. Если же они расходились с принятыми решениями или с настроением в высших эшелонах, их в лучшем случае игнорировали. (Как известное сейчас письмо академика О.Т. Богомолова против ввода советских войск в Афганистан.)