На высотах твоих - Артур Хейли

Сегодня утром Эдгар Крамер распорядился изготовить и установить на крыше небольшую экспериментальную секцию такого устройства. Работала она безупречно. В меморандуме, который он составил и подписал, содержалось распоряжение ввести устройство в действие по всей крыше. И хотя первоначальная стоимость данного предприятия составит тысячу долларов, его осуществление навсегда исключит необходимость ежегодного расходования 750 долларов – экономия денег налогоплательщиков страны, пусть даже об этом никогда не узнает ни одна душа.

Эта мысль порадовала Эдгара Крамера, его собственная сознательность всегда доставляла ему удовольствие. Был и еще один повод испытывать глубокое удовлетворение – официальное постановление местных властей соблюдено, даже голубям было обеспечено справедливое обращение.

"Так что день выдался, – решил про себя Эдгар Крамер, – весьма плодотворным”. Но последней из причин, приведших его в радужное настроение, была та, что необходимость посещать туалет беспокоила его теперь значительно реже. Он взглянул на часы. Да, с последнего раза прошел почти час, и он был уверен, что способен потерпеть еще некоторое время, хотя в общем-то легкое ощущение знакомого позыва…

Раздался стук в дверь, и в кабинет вошел Элан Мэйтлэнд.

– Добрый вечер, – холодно произнес он и положил на стол сложенный лист бумаги.

Появление молодого адвоката было столь неожиданным, что напугало Крамера.

– Это еще что такое? – выпалил он.

– Ордер ниси, мистер Крамер, – спокойно сообщил Элан. – Полагаю, вы сами все поймете.

Развернув сложенную бумагу, Крамер бегло просмотрел ее. Лицо его залила краска гнева.

– Какого дьявола все это значит? – растерянно пробормотал он.

В тот же миг он почувствовал, что мочевой пузырь у него прямо-таки распирает.

Элан поборол в себе соблазн ответить колкостью. Он все же добился пока лишь частичной победы, и следующий раунд мог вполне закончиться прямо противоположным результатом. Поэтому он довольно вежливо пояснил:

– Вы отклонили мою просьбу о специальном рассмотрении дела Анри Дюваля.

Злобная неприязнь к этому желторотому адвокатишке на мгновение удивила даже самого Эдгара Крамера.

– Конечно, отклонил. Для его проведения нет ни малейших оснований, – резко бросил он.

– А я почему-то не разделяю вашей точки зрения, – сдержанно заметил Элан. Он указал на документ:

– Посмотрим, чью сторону – вашу или мою – примет суд.

Резь внизу живота стала нестерпимой. Едва сдерживая себя, Крамер почти выкрикнул:

– Данный вопрос находится в исключительной компетенции нашего министерства. И нечего всяким судам вмешиваться в это дело!

Лицо Элана Мэйтлэнда посерьезнело.

– Если хотите послушать моего совета, – вполголоса произнес он, – я бы на вашем месте не стал говорить таких слов судье.

Джеймс Хауден из окна библиотеки резиденции Блэр-хауз разглядывал открывавшийся перед ним вид на Пенсильвания-авеню. Было десять часов утра второго дня его пребывания в Вашингтоне, и через час должна была состояться встреча с участием его самого, президента, Артура Лексингтона и начальника аппарата Белого дома.

Легкий свежий ветерок шевелил тонкие занавеси на открытом окне. Погода в Вашингтоне стояла великолепная: по-весеннему душистый воздух был согрет теплыми солнечными лучами. На противоположной стороне улицы взгляду премьер-министра открывались ровно подстриженные газоны Белого дома, а позади них и сам залитый солнцем особняк.

Обернувшись к Артуру Лексингтону, Хауден спросил;

– Ну, и какие у вас пока возникают ощущения? Министр иностранных дел, одетый в по-домашнему удобный твидовый пиджак, который он позднее сменит на строгий костюм, оторвался от экспериментов с цветным телевизором. Выключив аппарат, он помолчал, обдумывая ответ.

– Говоря с грубой прямотой, – нетерпеливо произнес Лексингтон, – мы в очень выгодном положении. На нашем базаре спрос превышает предложение. Уступки, на которые мы готовы пойти. Соединенным Штатам нужны, причем нужны отчаянно. Более того, они сами это отлично понимают.

Завтракали они отдельно: премьер-министр с Маргарет в своих апартаментах, а Артур Лексингтон в компании с другими членами делегации в столовой на первом этаже.

Канадцы были единственными обитателями просторной президентской гостевой резиденции, куда они прибыли вчера вечером после званого обеда в Белом доме. Хауден кивнул в знак согласия:

– У меня тоже сложилось такое впечатление. Премьер-министр оглядел длинную изящную библиотеку. С ее пухлыми диванами и креслами, с огромным чиппендейловским столом и стенами, уставленными рядами книг, она напоминала тихую прохладную заводь. “Именно здесь, в этой комнате, – подумал он, – когда-то отдыхал и беседовал Линкольн, в последующие годы Трумэны проводили часы досуга…”.

– Тут еще и всякие мелкие детали приобретают значение, – размышлял вслух Лексингтон. – К примеру, прием, который вам вчера оказали. Мне не известны случаи, чтобы президент когда-либо ранее приезжал в аэропорт, чтобы встретить канадцев. Нас обычно встречает мелкая сошка, и обращаются с нами, как с деревенскими родственниками – даже с премьер-министрами. Однажды, когда Джона Дифенбейкера пригласили на какой-то обед в Белом доме, то засунули его в очередь вместе с пресвитерианскими священниками.

Хауден издал тихий смешок.

– Припоминаю. Он здорово разозлился, и я его понимаю. Это ведь тогда, по-моему, Эйзенхауэр выступил с речью, в которой раз за разом называл нас “Республикой” Канада?

Лексингтон, расплывшись в улыбке, кивнул в знак подтверждения.

Джеймс Хауден сел в кресло.

– Да, они вчера здорово переусердствовали, – заметил он. – Думаю, правда, что, если бы американцы действительно изменились к нам в душе и решили проявить искреннее внимание и заботу, они бы действовали немного тоньше.

Глаза на круглом грубоватом лице Артура Лексингтона, поправлявшего сейчас без всякой нужды и так безукоризненно повязанную “бабочку”, засветились веселыми огоньками. “Порой, – подумалось Хаудену, – министр иностранных дел напоминает благодушного школьного учителя, привыкшего к твердому, но терпеливому обращению с буйной ребятней. Возможно, именно поэтому он выглядел и всегда будет выглядеть столь моложаво, несмотря на то, что годы все же берут свое”.

– Тонкость и государственный департамент – понятия несовместимые, – заявил Лексингтон. – Я неизменно считал, что американская дипломатия знает только два пути – они либо насилуют других, либо сами охотно сдаются насильнику. По-другому у них редко получается.