Краткая история семи убийств - Марлон Джеймс

Проходит десять минут, пятнадцать, час, день, пять лет, но мне поровну, сколько его проходит, а Ревун выстилает мне еще одну дорожку, но говорит, что я ее не получу, пока не покажу ему, как обращаться с оружием. Я ему говорю, что даже тупой шибзденыш, что вылезает из манды наружу, умеет стрелять из ствола, и он отвешивает мне оплеуху, но я ничего не чувствую. Да, такие вот дела. Не чувствую ни оплеухи, ни боли, ни пули. Джоси Уэйлсу я не говорю. А когда начинают танцевать тени, они мне говорят, что его надо убить – его дружка-ворюгу и его самого, потому что они с тем вором побратимы. А значит, и он, получается, тоже как бы вор. Не знаю, сколько прошло времени, но радио у меня в голове звучит сладко, как траханье. Он спрашивает, готов ли я, а я спрашиваю: «Что ты имеешь в виду?» Никто теперь ко мне не смеет притронуться, а глаза у меня видят так далеко и так глубоко, что я захожу в мозг Джоси Уэйлса и обратно, а он даже и не понял. Я уже сейчас знаю, как они будут рассказывать эту историю. Знаю, какая часть остается, а какая теряется.

Вот так оно ощущается, когда знаешь, что тебе по силам убить Бога и оттрахать дьявола. Джоси Уэйлс говорит, что скоро выезжаем, но я ощущаю, что лучше это сделать прямо сейчас, и хватаю ствол и думаю, что хочу бац-бац-бац этого козла, и никто его не порешит, кроме меня, – вот прямо так бац-бац-бац, и ощущение такое хорошее, такое прия-я-я-тное, и каждый раз, когда я произношу «бац-бац-бац», я чувствую, что эхо в комнате тоже сладкое, приятное. Джоси Уэйлс говорит «пора». Снаружи два белых «Датсуна». Джоси Уэйлс прямо перед отъездом говорит нам, как играть на обе стороны, но при этом мы все равно шестерки ННП. И что если хочешь нарезать хит, где говорится про «тяжелые манеры», то это все лозунг ННП. И что нас никак не изменить, но после этого все изменится по-крупному.

Нам на три раза повторяют, что нам, восьмерым, делать. На три. Первый раз мы забываем и последний тоже, потому как кайф сейчас какой-то другой, не такой. И не потому, что я так уж плотно сижу на коксе, а просто кайф какой-то другой. Чумовой. Цыпа чего-то совсем уж поглупел. Мне холодно, но не потому, что солнце зашло и уже стемнело и сгустился сумрак. Джоси смотрит на часы и ругается, что мы запаздываем. Снаружи два белых «Датсуна». Джоси, Ревун, Бам-Бам и я залезаем в первый. Остальные во второй. Едем на окраину. Окраина всегда говорит мне одно и то же, когда я туда попадаю. Зеленый свет. Мы летим, летим, летим, как гром и молния. Сейчас бы еще одну дорожку, всего одну, и тогда я точно взлечу. Перед нами синяя машина, и кажется, она едет туда, куда и мы. «Пайпер», то есть «трубач», а мы, стало быть, крысы[118]. Мы едем по шоссе прямиком к Хоуп-роуд, 56. Красный свет говорит «стоп», но зеленый говорит «езжайте».

Джоси Уэйлс, ни слова больше, предстоят дела,

Мы в машине, где бас звучит толще,

Стереобаза, ниггер, игра,

Нам не надо музыки по радио, ниггер,

Короткий обрубок-урод, он же менеджер,

На дороге виляет хвастливо, как «Челленджер»,

Дорожный киллер, срывающий куш,

На том, что обманет восемь душ,

Восемь парней, два белых «Датсуна»,

Как даппи, прыгают при свете со стула,

Ревун первым приметил его,

Мы смеемся,

Не повлияет на нас ничего,

«Трубач-крысолов», говорит Ревун,

Не знаю, о чем он, в доску свой лгун,

Никто не сказал, но все смеются,

А мне вот по нраву, когда «ебуцца».

Всех оттрахаем посреди окраины,

Ствол со мной, чернее окалины,

Из Вавилона рвемся на окраину,

Машина на машине, гонит погоняет,

Кингстонский кокс, он угарно вставляет.

Я убью того козла,

Ревун, смотри, но не мне в глаза,

Он может видеть – никто не движется,

Мы с боссом близки так, что он колышется,

Надо пихнуть его, чокнуть слегка,

Чтоб, как выйдет время, почувствовалась наша рука,

Два белых «Датсуна»,

И парень за парнем

Едут за тобой силой ударной,

Я тру свой ствол, но это глупо,

Пушка есть пушка, и это есть круто,

Хочу я трахаться, трахаться, трахаться,

Пятнадцать не возраст, но чё уж тут прятаться,

Лихие, они трахаются с десяти,

Целку ищи, иди гляди.

Как-то я видел, папаша

Трахал мою мамашу,

Белый «Датсун» и двое сзади,

Красная машина прет не глядя,

Две машины по бокам,

Синяя «Кортина», но не «Форд»-седан,

Розовый «Фольксваген»

С жопником в засаде,

И никто не движется,

Будто все застыли,

Я это сделаю на «раз-два-три-четыре»,

Хочу вскинуть ствол и начать шмалять,

Пусть все застынут, драть вашу мать,

Ревун глядит: опусти, мол, ствол,

А я ему в ответ: на хер пошел,

Он мне что-то твердит о коксе,

А я говорю: пошел ты, ексель-моксель,

С кокса спросу нет, хочу я сказать,

Мне все круто, мне все поебать,

Полет что надо, круто вполне,

В «Фольксвагене» пидоры, как на волне,

Четверо едут в белом «Датсуне»,

Ну погодите, мы всем вам засунем,

Наведу я ствол тебе в белую харю,

И погоди, так заскипидарю,

Ритм в башке обезумел совсем,

Стиль Бам-Бама, бомбоклат всем!

Все путем, начальник в отрыв,

Квохчет, как петух, на куриц стальных,

Дзинь-ля-ля, он уходит в отвал,

Мы идем в то же место, Ревун нам сказал,

Демус все молчит, он мне не по нраву,

Смотрит, как будто мешает отраву,

Вот и Хоуп-роуд, и менеджер там,

Становимся и ждем, жди, Бам-Бам,

Смотреть и ждать, «Эхо» не караулит,

«Эхо» – ННП, плати, оно дрюлит,

Темень находит как невзначай,

Красное красным и рыжим качай,