Ричард Длинные Руки - эрбпринц - Гай Юлий Орловский

— Ваше высочество, катапульты, что делают мастера в нашем городе, самые лучшие в королевстве, вы правы…

Я перебил:

— Где они?

— У нас нехватка в лошадях, — ответил он. — Сперва конница Мунтвига забрала даже крестьянских лошадок, потом остатки были распроданы…

Я повысил голос:

— А волы?

Он развел руками.

— Ваше высочество, волы, по большей части, пошли на мясо. Воинам всегда требуется много мяса…

— Вам что, не передали мое повеление? — спросил я с нажимом. — Вам требуется… что-то еще?

Он поклонился, слегка побледнев.

— Да, но… я не решился забирать оставшихся животных силой.

— Хорошо, — сказал я резко, — раз вы такой милосердный, я тоже буду к вам милосерден и дам еще трое суток. Если катапульты за это время не прибудут… Уже не сюда, а прямо под стены Вифли, то милосердие милосердием… но вы узнаете, что живем мы пока что на этой грешной земле и жизнь наша не весьма праведна… Вас повесят либо на городской площади, либо на городской стене, мы — люди широких взглядов. Я сказал!

Зайчик, ощутил повеление, пошел гордым галопом. Зигфрид и разведчики мчались, чуть приотстав, не желая попадать под горячую руку лорда.

На этот раз городские старейшины поклонились намного ниже и остались в таком положении, пока мы не умчались далеко.

Впереди крохотный городок Стенлис, который даже стеной еще не обзавелся, армия прошла мимо, а я со свитой проехал через центр, народ в испуге сторонится, но так вообще-то жизнь идет своим чередом, разве что лавки позакрывали, но на городской площади к столбу привязан обнаженный до пояса молодой мужик, а палач лениво хлещет его плетью.

При виде въезжающих на площадь вооруженных всадников во главе с могучим лордом все попятились, палач опустил плеть и низко поклонился.

Я остановил коня и спросил с надлежащим высокомерием:

— За что его?

Палач хлопал глазами и не мог вымолвить слова, а стоящий по ту сторону столба человек со свитком в руках сказал торопливо:

— Ваше высочество, он наказывается на прелюбодеяние!

— Прелюбодеяние, — сказал я внушительно, — грех, он даже попал в первый список Моисея. Не столько за тяжесть, как я думаю, а за массовость… Что ему назначили?

— Десять плетей, — ответил служащий. — Восемь он уже получил…

— Еще десять сверху, — распорядился я. — Мы, люди Юга, стоим за чистоту нравов и высокую духовность!.. Действуйте.

В толпе обрадованно зашумели, кто-то выкрикнул, что палач халтурит, до сих пор крови не видно, я погрозил пальцем палачу, и мы поехали дальше.

Альбрехт приблизился, осторожно управляя новой молодой лошадью, очень нервной, но, как уверяли его, удивительно быстрой.

— Ваше высочество…

— Ну? — спросил я в нетерпении, когда он начинает вот так, то с чем-то не согласен и попытается мягко сдвинуть меня с моей единственно правильной для всех точки зрения.

Он натянул повод, сказал осторожно:

— Не перегибаете ли…

— Считаете, я был не прав?

Он покачал головой.

— Нет, ваше решение верное и гуманное! Герцог Мидль еще больше бы дал… но в этих землях уже не ваши законы! Они принадлежат местным лордам, а у них свои законы…

Я сказал с надлежащим высокомерием принца:

— У всех людей, созданных Господом, одни законы! Они выросли из заповедей: не укради, не убий… и что-то там еще есть, точно помню. Потому законы не могут быть разными. А кто делает их такими, тот восстает против указаний самого Всевышнего, потому к такому никакие законы не применимы, кроме как повесить мерзавца, отрубить голову или гуманно и эстетически красиво сжечь на костре!

Остальные из свиты прислушиваются, но никто не рискнул раскрыть рот, только Альбрехт проговорил упрямо:

— Мы ведем тяжелую и рискованную войну с противником, сил которого еще не знаем… в полной мере. Не лучше ли сосредоточиться полностью на достижении победы?

— Лучше, — согласился я. — А кто говорит, что не лучше?

Он криво усмехнулся.

— Ну, выходит, я…

— Вы политик, — сказал я одобрительно, — хороший региональный политик, граф.

— Это плохо?

— Это замечательно, — воскликнул я. — Побольше бы таких мыслящих трезво, рассуждающих ясно и видящих цель!

Бобик примчался с гусем в пасти, сунул Альбрехту. Он взял с натужной улыбкой, не нагибаясь, голова Бобика на уровне его колена, вежливо сказал «спасибо», а когда осчастливленный Бобик унесся за новой добычей, перебросил гуся, не глядя, оруженосцу, который уже обвешан ими, как мародер, не считая того, что в сумке яростно бьется крупная рыбина.

— Бобик, — сказал я строго, — на базаре не охотятся! Понял?

Он виновато замахал хвостом, не прошло, а на базаре так все удобно, хватай и беги…

— Кажется, — сказал Альбрехт хмуро, — догадываюсь, что ваше высочество имеет в виду.

Я воскликнул:

— А почему такая кислая морда? Граф, регионы — это королевства!.. Разве управлять ими не… весьма? В нашем авторитарном союзе демократических королевств с истинными ценностями… я их попозже сформулирую, наступит мир и как бы щасте!

— Да, — пробормотал он, — но такое грубое вмешательство…

— Защита моих земель, — пояснил я, — распространяется настолько, насколько ее хватит!

— Ого, — сказал Альбрехт и покрутил головой. — Даже не представляю, какие нужно иметь когти, чтобы удержать все эти земли.

Я огрызнулся:

— Думаете, я представляю?

— Тогда зачем?

— Я все-таки паладин, — ответил я с неохотой, в хорошем всегда признаваться несколько неловко, — хотя и бываю такой свиньей, что любая свинья от зависти убьется о стенку. И, как паладин, стремлюсь к справедливости. Хотя бы для других.

— А-а-а, — сказал Альбрехт с облегчением. — Ну тогда все в порядке. Все хорошо.

Я посмотрел с подозрением.

— Что хорошо?

— Для других, — пояснил он, — это хорошо. Я уж боялся, что сами начнете и нам предложите начать с себя исполнять заповеди и даже законы.

Я покосился на внимательно выслушивающих нашу дискуссию лордов и военачальников.

— Нет-нет, — сказал я успокаивающе, — мы пока побудем над законом. Нужны же надзиратели? Но закон будет единый для всех, ибо Господь не предполагал расслоение на лордов и простолюдинов, это люди сами придумали.

— И вы…

— Да, — прервал я твердо, — я!.. Возврат к заветам Всевышнего. Всеобще и равное… не помню что, но вроде бы очень важное. Ладно, это потом, когда вспомню. Что-то моя память отказывается хранить всякие несущественные мелочи.