Птица войны - Эдуард Кондратов

Он сделал по коридору еще несколько осторожных шагов и остановился. Чиркнул о стену спичкой.

— Эта, — вполголоса проговорил он, внимательно осмотрев дверь. — Ну, разумеется, эта…

Он еле слышно постучал.

В комнате было все так же тихо. Генри постучал громче, и тотчас скрипнули доски кровати. Раздался сонный голос доктора:

— Кто там?

— Мистер Эдвуд, откройте!

Под дверью родилась светлая полоска: доктор зажег свечу. Послышались тяжелые шаги, звякнул ключ. Эдвуд стоял на пороге, придерживая полу длинного халата. Вид у него был заспанный и недовольный.

— Входите, Генри… Что-то случилось?

Он подавил зевок и кивнул юноше на стул. Из-за его плеча Генри увидел встревоженное лицо Парирау.

— Надо разбудить и Тауранги, — угрюмо сказал Генри, садясь за стол. — Все осложнилось…

— Вряд ли он спит, — отозвался доктор и, на этот раз не сдержавшись, зевнул во весь рот.

Взяв со стола свечу, он поднял ее над всклокоченной головой. Темный угол, в глубине которого белела перебинтованная голова, осветился, и Генри увидел, что Тауранги лежит с открытыми глазами и смотрит на него.

— Вот что произошло… — Генри посмотрел на дверь, подумал и тронул Эдвуда за руку. — Давайте подсядем к ним, сэр. И хорошо бы поговорить без света.

— Ваше дело…

Ботаник сердито дунул на свечу, и комната исчезла в непроницаемой тьме: занавеску с окна Эдвуд не снимал и ночью.

Они уселись на краешек тюфяка Парирау, и Генри, не мешкая, посвятил Эдвуда во все подробности своей стычки с Гримшоу. Закончив свой рассказ, он почти дословно повторил его по-маорийски. Эдвуд и Парирау молча выслушали Генри. Тауранги негромко уточнил:

— У этого пакеха лицо молодой женщины и маленькие хвостики усов. Я не ошибся, Хенаре?

Генри подтвердил, что это именно тот человек, после чего в темноте началось совещание. Надо было немедленно решать, как быть дальше. Мнения разошлись. Генри считал, что ему, Парирау и Тауранги следует покинуть дом миссионера незадолго до наступления утра. Девушка горячо поддержала его: она готова была убежать отсюда хоть сию минуту. Но Вильям Эдвуд решительно восстал против мысли о бегстве. Он заявил, что постарается завтра же все уладить с Гримшоу. Если же тот заартачится, припугнет земельного комиссара встречным обвинением в шантаже и в готовности пойти на сделку с государственным преступником Генри Гривсом. Вряд ли Гримшоу станет рисковать репутацией. А бежать… Тауранги еще слишком слаб, чтобы скитаться по лесам, а на ферму Сайруса Гривса путь им теперь заказан.

Тауранги участия в обсуждении не принимал. И когда Генри перевел ему все, о чем он спорил с Эдвудом, из темноты послышалось скупое: «Решайте сами». До конца разговора сын Те Нгаро не проронил ни слова.

Аргументы ботаника были достаточно логичными. К тому же Генри смутно представлял себе, что он будет делать, убежав из миссии. Разговор с Эдвудом несколько успокоил Генри, и все же, вернувшись в свою каморку, он не стал раздеваться и улегся на кровать, сбросив лишь башмаки. Как ни удивительно, бессонница больше не мучила его: не прошло и часа, а Генри Гривс уже спал.

Доктор Эдвуд, чья голова еще не совсем избавилась от винных паров, уснул еще быстрее. Под его ритмичное похрапывание не сразу, но все же довольно скоро задремала и Парирау. Только сын Те Нгаро за ночь так и не сомкнул глаз. Он лежал все в той же позе — на спине, подложив под затылок ладони, и думал. И вряд ли так беззаботно посапывали в своих кроватях сейчас Эдвуд и Генри, знай они, какие мысли роятся в его забинтованной голове.

Часы в гостиной меланхолично ударили четыре раза. Дом Сэмюэля Бэрча сладко спал. Прислуга вставала в шесть, хозяин — часом позже. Но по двору миссионерской станции уже бродили, зябко поеживаясь, работники-маорийцы, одетые в обноски европейского платья. Чтобы готовить корм для ста восемнадцати свиней преподобного мистера Бэрча, обитатели флигеля, приткнувшегося к забору, поднимались чуть свет.

Минутная стрелка не успела опуститься и на десяток делений, когда одна из дверей бесшумно отворилась. В коридор выскользнула тень. Если бы сейчас кто-либо и выглянул из комнаты, он различил бы лишь силуэт человеческой фигуры, крадущейся вдоль стены: предутренний сумрак был еще густ. Но никто не выглянул, обитатели дома досматривали последние сны. Никем не тревожимый, человек с белой повязкой на голове медленно крался по коридору от двери к двери.

Судя по тому, что он старался не пропустить ни одной комнаты, можно было подумать, что человек с повязкой кого-то искал. Вот он осторожно нажал плечом на первую дверь. Та не отворилась, и он, сразу удовлетворившись этим, перешел к следующей, напротив. Запертыми оказались и вторая, и третья комнаты. Зато с четвертой ему повезло больше: дверь легко поддалась и, пропустив человека внутрь, снова закрылась.

В просторной, заставленной грубой мебелью комнате было много светлее, чем в коридоре, но белесый рассвет еще не был здесь хозяином: в углах пряталась ночь. Когда человек отделился от двери и, озираясь, вышел на середину комнаты, черты его лица проступили вполне отчетливо. Это было лицо типичного маори: с бледно-шафранной кожей, покрытой на щеках синими спиралями татуировки, с миндалевидными глазами, прямым, широко раскрыленным носом и жестко вычерченной линией губ. Взгляд его, угрюмый и сосредоточенный, как у потерявшего след охотника, был устремлен в глубину комнаты, на невысокую ширму, из-за которой раздавалось тихое похрапывание.

Неслышно ступая босыми ногами, маориец направился к ширме. Чем ближе он подходил к ней, тем напряженней становилась его фигура. Вобрав голову в плечи и чуть согнув ноги в коленях, он, казалось, готовился к прыжку.

Внезапно он остановился и выпрямился. На юном лице маорийца промелькнула тень недоумения. Глаза его растерянно забегали по ширме: они искали и не находили дверь в этой странной матерчатой стене. Но замешательство было кратковременным. В руке маорийца блеснул нож, раздался слабый треск, и одна из секций ширмы оказалась располосованной снизу доверху.

Не колеблясь ни секунды, юноша слегка раздвинул матерчатые половинки и просунул голову в дыру.

Раздался пронзительный женский визг.

Оглушенный им, он отпрянул от ширмы и, с грохотом опрокинув кресло, бросился к выходу. Вслед ему неслись душераздирающие крики насмерть перепуганной жены эконома.

Очутившись в коридоре, маориец с забинтованной головой на мгновение остановился. Удивительно, но его лицо и в критический момент не выражало ни растерянности, ни страха — оно было все так же сосредоточенно и серьезно. Быстро кинув взгляд в оба конца коридора, молодой маори шагнул к двери — соседней с той, из-за которой продолжали доноситься вопли почтенной миссис Олдмен.

в которой пойдет речь о двух неудавшихся покушениях

…Сквозь сон Генри смутно различал, что кто-то отчаянно зовет на помощь, но просыпаться ужасно не хотелось. «Это мне снится», — повторял он себе. Лишь когда под самым ухом прогромыхали шаги и раздались громкие возгласы, Генри очнулся, прыгнул с кровати и, сунув ноги в башмаки, выскочил из комнаты.