Отражение звезды - Марина Преображенская

Он ласкал ее, теперь точно так же ласкает другую женщину. Точно так же, а может быть, еще горячее, чтобы загладить чувство вины. Леночка слышала, что такое бывает. Уж ей ли, которая ведет на своей волне ночное шоу «Откровенно о любви», приглашает в студию на прямой эфир психологов, сексологов, сексопатологов, не знать об этом? Она усмехнулась. Каким бодрым и уверенным кажется ее голос, призывающий звонить всех полуночников, страдающих от бессонницы. «Поверьте в себя, и вы увидите, как прекрасен мир. Не зацикливайтесь, не занимайтесь самокопанием, дайте волю своим слезам и забудьте о предавшем вас человеке. У него своя жизнь, у вас своя. Звоните. Звоните! Звоните!!! Сегодня с нами в ночном эфире Леонид Стрижешников. Врач-сексопатолог, доктор наук, академик, член общества… президент ассоциации… Скажите, Леонид Анатольевич, что вы думаете по поводу письма, написанного нам слушательницей из Твери?..»

Леонид Анатольевич отвечал, а Леночка, представляя себе, как под тихую мелодию, которая ненавязчивым фоном звучит из динамиков Андреева радио, он ласкает чужое тело, вся покрывалась гусиной кожей.

«Самолет летит, колеса стерлися, мы не ждали вас, а вы приперлися!» Ну звони, перелетная пташечка, я скажу тебе, что выхожу замуж. Жаль только, что никогда уже ей не доведется так томительно сладко растворяться в его ладонях.

Леночка подняла над головой раму и с силой грохнула ею об пол. Вот тебе, на! Вот так! Прочь из моей жизни! Прочь! Стекло трещало под каблуками, впивалось в глянцевый картон, разрывало и прорезало непрочную бумагу фотографии. Леночка остановилась, посмотрела на дело своих рук и, словно в шоке, отшатнулась к стене.

— Прости меня… — жгучая боль пронзила ее сердце, она наклонилась, подобрала осколки и всхлипнула. Этого, кажется, не стоило делать. Сердцем, что ли, почуяла — не имеет она на то никакого права. Ведь он тоже любил ее. Только любящий человек мог так трепетно ласкать, так терпеливо утешать, залечивать душу и зализывать раны. Только любящий человек мог часами ждать на морозе у остановки, переживать, волноваться, отсчитывать ударами собственного сердца каждую секунду разлуки, воображая Бог знает что, когда она задерживалась, монтируя и прослушивая очередное интервью. Ведь было же это! Было! И никуда не деться от правды, которая не только не утешает, но еще больше ранит ее сердце. Стоит ли оплакивать свои разбитые иллюзии, свою глупость и наивность? Не стоит. Обрубить веревочку — и дело с концом. Она собиралась обрубить ее еще тогда, когда связь их была не такой болезненно-жгучей. Уже тогда Лена предвидела, к чему она приведет. «Но все равно, — Леночка смотрела прямо перед собой в зеркальную стену трюмо, — все равно, я не могу не благодарить судьбу за то, что она подарила мне!»

Решив, что когда Андрей позвонит, Леночка просто объявит ему о своей помолвке с другим человеком и таким образом расставит все точки над «i», она с еще большим рвением погрузилась в работу, успевая сделать столько, что даже Каратаев брался за голову и недоуменно пожимал плечами.

— Я начинаю сожалеть о своем предложении. Ты сохнешь прямо на глазах. У тебя уже серое лицо и мышцы на ногах, как у атлета-марафонца. Прекращай, иначе свалишься на полдороге.

— Я жилистая, — говорила Леночка и улыбалась, не отрывая глаз от монитора. — Выдержу! А вы заметили, что наша передача перескочила в рейтинге на второе место?

— А то! Неужели думаешь, что я хоть на мгновение сомневался в тебе? Но все равно, сходила бы, что ли, в гости. Съездила бы на природу. А хочешь, три дня на теплоходе? По бартеру за рекламу нам предлагают путевки.

— Не-а, — бросала Леночка, глядя на Григория Юрьевича действительно сумасшедшими глазами, казавшимися просто огромными на похудевшем и посеревшем лице.

— Не-е-а, — бурчал он. — Одни зенки-то и остались, — и, тихо вздыхая, уходил домой.

Добро бы Леночка работала на износ сама, так ведь и вся редакция была в пограничном состоянии между нормой и помешательством. Времени на чаепития, болтовню и сплетни не осталось ни у одного человека. Взвыла от напряжения Микулина, подумывая, не уступить ли место молодым да резвым, рвущимся в Леночкину редакцию. Исполнительная Земцова тащила на себе неподъемный воз, упрямо поджав губы и азартно сверкая жадными до работы глазами. Соловьев не вылезал из аппаратной и дневал и ночевал в ней уже не из-за семейных раздоров, а по производственной необходимости, потому что только тихими и долгими ночами у него было время для неторопливого и вдумчивого погружения в звуки аранжировок, заставок, обрамлений и позывных. Надо сказать, что такое положение пошло его семье только на пользу. Заревновавшая вдруг жена стала сама названивать ему на работу, встречать горячим ужином, одеваться и краситься специально к его приходу.

Несколько раз она заходила в редакцию поздними вечерами, как бы мимоходом заглядывая в кабинет Леночки, задерживающейся на работе далеко за полночь. О том, что именно Григорьева заменила ее на банкете у Штурма, она узнала тогда из газетных статей. Кстати, Соловьев впоследствии рассказывал, почему, собственно, его жены не оказалось ночью дома, и отсутствие ее объяснялось вполне невинно: их домашний любимчик сеттер Чапик каждые полчаса просился на улицу, а к утру она так вымоталась, что решила позвонить мужу и попросила его приехать для того, чтобы хоть на часок избавить ее от мотания во двор и обратно.

На следующее же утро Володина жена буквально влетела в кабинет, где Леночка преспокойно разбирала письма. Отсутствие в газетах компрометирующих мужа снимков ее мало утешило — единственное, чему она страшно обрадовалась, так это известию, что домой Леночка уехала рано, да к тому же не одна, а с Марком, а самого Соловьева в это время вообще не было — он сопровождал Штурма в больницу.

Единственный человек, кому в редакции разрешался щадящий режим, была Инесса, сменившая девичью фамилию Зорина на фамилию мужа, — коим стал ее недавний жених Виктор Добрый. Добрая Инесса и в самом деле раздобрела, но не от щадящего режима, а от того, что ждала ребенка и носиться как оглашенная наравне со всеми просто не могла. Она разбирала письма за тем самым столом, за которым еще пару месяцев назад сидела Леночка.

Зато Злюк компенсировал ее бабью неторопливость умопомрачительным мельтешением по всей Москве, собирая на различных тусовках самую горячую информацию и выкачивая из недоступных остальным источников самые жареные и пахнущие дымом сенсаций факты.

— Ну… — сказал как-то Каратаев, вызвав ее к себе «на ковер» и по-хозяйски закидывая ногу на ногу. Он скрестил руки на груди, вскинул вопросительно брови и посмотрел в лицо Леночке. — Рассказывай, что тебя ест? Вроде бы нет для того основания, а вижу, что-то у тебя неладно.

Леночка так и застыла с открытым ртом. Она увидела себя со стороны глазами убеленного сединами мужчины и застыдилась своего вида.

— Ничего, — пролепетала она и покраснела.

— Не хочешь говорить? Ладно… — Он встал, прошелся по комнате, вернулся, но уже не откинулся в кресле, как делал это прежде, а наклонился к ней вперед туловищем и уперся локтями в подлокотники, всем своим видом показывая, что разговор будет долгий. — Имеешь право… Но я имею право тебя уволить.