Что слышно насчет войны? - Робер Бобер

И только тогда он заплакал. Слезы копились в нем целую неделю, они лились и лились, и мы еще долго просидели, обнявшись, как сидели прежде, когда он был маленький.

Поместье Д.

Дорогой Рафаэль!

Вот уж несколько дней собираюсь тебе написать и поблагодарить за журналы «Фильм за фильмом», которые ты мне дал, когда я был в Париже. Я почти каждый вечер читаю по одному, а кое-какие места даже перечитываю. В одном номере есть фильм, который мне особенно нравится, когда-то я смотрел его вместе с родителями в кино «Кукареку» на бульваре Бельвиль. Это «Ад ангелов» с Луизой Карлетти. Там в самом начале она говорит: «Меня зовут Люсетта, мне четырнадцать лет», — а в конце умирает — бросается в Сену. На ней еще такая пелерина — она сбежала из исправительного дома. В журнале сказано — из Френа, но, по-моему, Френ — это тюрьма.

Тогда, после фильма, я лежал в постели и тихонько плакал, я ведь говорил тебе, что спал в той же комнате, что и мама с папой.

А теперь скажу тебе то, чего никогда никому не говорил. Увидишь, это довольно глупо, но теперь уж с этим покончено. В тот вечер я ревел не потому, что фильм так плохо кончался (я уже знал, что все это только в кино), а потому, что влюбился в Луизу Карлетти и понимал, что раз мне девять лет, то из-за разницы в возрасте никогда не смогу на ней жениться.

Представь себе, как я обрадовался, когда ты подарил мне эти журналы, ведь с тех пор я часто думал о ней. Но вчера вечером к нам в комнату зашла перед сном новая вожатая Мирей. Она полистала журналы и сказала, что во время войны многие актеры сотрудничали с немцами. Я спросил, кто например, прямо спросить про Луизу Карлетти не решился, и она назвала несколько имен: Тино Росси, Саша Гитри, Морис Шевалье, Ле Виган, Пьер Френе. Передо мной лежал портрет Луизы Карлетти (на обложке журнала со сценарием фильма «Клодош» с Жюлем Берри и Пьером Ларке), так что было удобно спросить и про нее, и Мирей сказала, что она, кажется, тоже.

Я еще долго не спал, все смотрел на портрет Луизы Карлетти. И вдруг понял: все кончено. Я больше в нее не влюблен. Иначе я бы, наверно, никогда тебе об этом не написал.

Странно, но мне как-то грустно, не из-за того, что сказала Мирей, а просто такое чувство, как будто меня самого разлюбили. Я собирался повесить на стену фотографию Луизы Карлетти, но теперь передумал.

Кстати, о фотографиях, я видел у тебя «Право и свободу». Так вот, в номере, который выйдет на той неделе, вроде бы должны напечатать фотографию нашего замка — в прошлое воскресенье к нам сюда приезжал Марк Шагал (известный художник). И нас всех с ним вместе много раз снимали. Он подарил нам свою картину, которая, наверно, станет главным выигрышем в лотерее, которую устраивают в пользу детских домов.

Я уже говорил тебе про Мирей, нашу новую вожатую, она очень хорошая. Всегда приходит по вечерам и подолгу болтает с нами обо всем на свете. Хорошо бы она у нас осталась надолго, а то обычно вожатые слишком часто меняются.

Надеюсь, скоро увидимся, может быть, на этой лотерее.

А пока дружески жму твою руку.

Жорж.

Почему мадам Андре согласилась пойти со мной в ресторан сегодня вечером? Потому, что живет одна? Но она и раньше всегда жила одна. Да, но раньше я ее не приглашал. А почему я ее пригласил? Разве может женатый человек, отец семейства, позволить себе ходить в ресторан не с женой, а с другой женщиной? Нет, это нехорошо.

Два дня назад Лея уехала с детьми в Брюссель к своему двоюродному брату. Он, слава Богу, остался жив после войны, мы тоже, а Брюссель не так далеко, чтобы брат с сестрой не могли встретиться и обнять друг друга после нескольких лет разлуки.

А вчера мадам Андре задержалась в ателье позже обычного, и мы с ней, разумеется, поболтали о том о сем; слово за слово — и я неожиданно для себя возьми да и пригласи ее в ресторан. Она согласилась, чем, признаться, изрядно меня удивила. Хотя, спору нет, ужинать в компании веселее, чем в одиночестве.

В ресторан мадам Андре пришла нарядная, даже пальто на ней было новое — то, что Абрамович сшил ей на заказ. А когда она села напротив меня и улыбнулась официанту, который подставил ей стул, я вдруг увидел, до чего она похожа на Марию Монтес. И подумал, что надо бы сообразить, о чем с ней говорить, — ведь я-то далеко не Жан-Пьер Омон.

Ну и о чем же? О чем вообще люди разговаривают? О работе? О семье? Но говорить в ресторане о работе глупо. Кому интересны рабочие дела, когда он не на работе? Тогда о семье? Пригласить мадам Андре в ресторан и говорить с ней о Лее и детях — умнее не придумаешь! Ладно, а о чем мы обычно разговариваем с женой? Да об этом же самом: о работе или о семье. Тем временем мадам Андре прочитала меню, сейчас мы сделаем заказ, и надо будет что-нибудь сказать, чтобы не выглядеть перед ней полным идиотом. Что она обо мне подумает? В ателье я для нее мсье Альбер, я даю ей работу, она ее выполняет — выворачивает вещи, пришивает к ним подкладки, я каждую неделю плачу ей, как заведено. Но то в ателье, а тут, в ресторане? Скорей бы нас обслужили — можно было бы заняться едой без всяких разговоров.

«Анна Каренина»! В этой книге, я уверен, столько всего происходит, беседуй себе хоть целый вечер. Дело только в том, что я уже сижу за столиком напротив мадам Андре, и будет странно, если я ей скажу: «Извините, мадам Андре, давайте-ка придем сюда через недельку, я как раз успею прочесть „Анну Каренину“ и тогда гарантирую вам интересную беседу». То-то дурацкий был бы у меня вид.

Но что-то надо было делать, не за тем же мы сюда пришли, чтоб сказать друг другу «здрасьте», а потом «пока» и «до завтра». И вот я поднял глаза на мадам Андре, но она в этот самый миг опустила свои — для нее это вполне естественно, это Жаклина у нас в ателье обычно глазеет по сторонам да тараторит почем зря.

Что ж, пока она глядит в тарелку, я прекрасно могу просто сидеть и смотреть на нее.

Может, ей так даже нравится. Кто сказал, что надо обязательно беседовать? Здесь хорошо, уютно, на столе постелена белая скатерть и стоят рюмки — по две у каждого прибора.

Но очень скоро у меня появилась другая причина для молчания, да и для удивления тоже — кажется, теперь так и пошло: что ни день — то сюрприз.

Живешь себе и думаешь, что кое-что в жизни понимаешь, как вдруг, сидя за ресторанным столиком, узнаешь такое, чего и в газетах-то не вычитаешь.

Мадам Андре возьми и расскажи мне про свою сестру, про то, что случилось с ней в Анжере во время войны. Когда ей было семнадцать лет. «Семнадцать лет, совсем еще ребенок, — говорила мадам Андре, — мы все в таком возрасте плохо соображаем, что делаем». И что же сделал этот ребенок — произвел на свет другого ребенка. От немецкого солдата. «Поймите, мсье Альбер, ну что она знала о войне? Ничего она в этом не смыслила. Вряд ли вообще разбиралась, на ком какая форма.

Раньше у нее никого не было. А тут… ну, знаете, как это бывает: познакомились на танцах, стали встречаться. У обоих это было в первый раз. Он тоже совсем еще молоденький… восемнадцать лет. О последствиях они не думали. А потом пришли американцы, и он, конечно, удрал вместе со своими. Испугался. Понятно — мальчишка… И сестра осталась одна с младенцем на руках».