Восточная Пруссия глазами советских переселенцев - Юрий Владимирович Костяшов

дядьке. Дядька в Первую мировую войну был в немецком плену и немного знал немец­кий язык. Он сказал, что этот офицер не немец. Как потом оказалось, это был итальянец. Через три дня немцы стали от­ступать из села. Однажды утром я различил на фоне снега белых лошадей, на которых сидели люди в белых маскировоч­ных халатах. Сначала я спрятался в стог соломы, но потом увидел на выглядывавших из-под капюшонов маскхалатов шап­ках-ушанках красные звездочки. Это были наши. Я вылез из стога. Один из конников спросил, увидев меня: «Парень, где немцы?». Я ответил, что один в нашей хате и что у него под подушкой пистолет. Наши ворвались в дом, отняли у офицера пистолет, раздели его, разрезали сапоги, вывели на улицу к оврагу и три раза выстрелили в него. Этот офицер упал, а наши ускакали дальше. Это было днем. На следующее утро мы решили пойти поглядеть на убитого. Ночью был двадцатигра­дусный мороз. Подойдя к оврагу, мы увидели, что того италь­янского офицера не убили. Он сидел на снегу и рукой тер подбородок. Инвалид из нашей ребячьей группы добил этого офицера из винтовки, чтобы не мучился.

Вскоре отыскалась наша мать. Она месяца два шла от Воронежа к своей деревне. Ее тогда, почти голую, подобрала наша разведка в стогу сена. Она чудом осталась жива. На руках и ногах у нее не было пальцев: они были обмороже­ны, и в военном госпитале их ампутировали. Дядька ей вы­рыл землянку. Брата забрали в детский дом, а сестра, остав­шаяся раньше у тетки, перешла жить к матери. А меня при­звали в армию...

В конце войны

Война приближалась к концу. В октябре 1944 года фронт подошел к границе с Германией. Первыми населенными пунк­тами, занятыми Красной армией, стали два небольших городка Восточной Пруссии — Ширвиндт и Эйдткунен.

Эйдткунен — двуликий город. С одной стороны, — это типичный город лавочников, банков, с прусским чиновничеством, со скучным педантичным мещанством, символом которого является огромная пивная кружка. С другой стороны, — это город пограничный, крайний город Пруссии — город лазутчиков, контрабандистов, жандармов, город шпионов и воров.

Здесь, в грязных пивнушках, шушукались шпионы за час до перехода границы. Здесь, в маленьких, полутемных ресторанах диверсанты договаривались о поджогах и взрывах. Здесь прусские офицеры пограничных войск-жирные, налитые пивом — шлялись по городу как символ власти. Здесь в черное воскресенье 1941 года были сосредоточены немецкие полки, которые перешли границу. Первые военные эшелоны «Нах Остен» двинулись отсюда. В этих же пивнушках в те дни немцы оглашали маленькие улицы города истошными криками о «победах». Сейчас перед нами поверженный Эйдткунен...

Правда. 1944. 25 окт.

Бои за Восточную Пруссию продолжались зимой и весной 1945 года. Это были одни из самых разрушительных и крово­пролитных сражений Второй мировой войны.

Приятно видеть мертвого пруссака на его собственной земле — за Тильзитом и Гумбинненом, невдалеке от Кёнигсберга, на дороге, ведущей к Берлину. Война вернулась на землю, ее породившую. Тесно теперь мертвому пруссаку, тесно в немецкой траншее: труп стынет на трупе. Черный снег. Пепел. И на западе — багровый край неба, огненная линия нашего наступления. Туда уходит война <...> Горит Инстербург, подожженный германскими зажигательными снарядами. Пух от немецких перин носится в воздухе. В перины с головой зарывались оставшиеся немецкие автоматчики. Их добывали оттуда штыками. Перинная пуховая пурга шумит в пустом Инстербурге. Пусть пламя возмездия гложет его — мы помним о Минске, Киеве, о Смоленске, о Вязьме...

Известия. 1945. 1 февр.

Многие из будущих калининградцев были участниками боев в Восточной Пруссии. Это была их первая встреча с землей, которая станет для них второй родиной, но в то время она считалась «логовом фашистского зверя». Об отношении солдат к этой земле рассказывает Николай Иванович Чудинов, вое­вавший в составе 3-го Белорусского фронта:

— А отношение солдат было таково, что сначала они... Ну, как? Если уж так говорить. Ведь мы прочитали, вот была хоро­шая статья Ильи Эренбурга, мы еще так шли, обсуждали, в газете «Правда» опубликована, где он указывал, что мы прибли­жаемся к логову врага. Так что его надо разбить, что там, вроде, надо камня на камне не оставить и так далее. Мы, ко­нечно, это с удовольствием восприняли. Да, действительно: он же что натворил, города сжег, деревни сжег, людей уничтожил, детей брал за ноги и об столы убивал. Конечно, было много людей, которые потеряли родных во время войны. Как их удержать, чтобы мести такой не было. Конечно, сразу были воодушевлены. Но опять-таки смотрите, как Центральный ко­митет поступил. Где-то через недельку появляется статья Алек­сандрова, в «Правде» тоже. Там уже немножечко сбавляется тон: дорогие товарищи, вот то, что мы камня на камне в Германии не оставим, — это неверно. «Гитлеры приходят и уходят, — это такое изречение Сталина было, — но немецкий народ остается». Его же нельзя уничтожить. Ведь не было же такого, когда мы зашли на территорию Германии, что кто попался на глаза первый — стреляй его. У нас мести такой не было. А то, что люди недопонимали, злоба какая-то была, ло­май, крути там — это было. Но тут что надо учитывать? Ведь наши солдаты считали, что они попали на территорию врага. Начали сжигать, начали искать клады. Тут что было: солдат в здание заходит, ага, темновато немного. Там бумаги какие-то на полу разбросаны. Вот он взял бумагу, зажег. Посветлее ста­ло. Бросил ее на пол, там другие загорелись, совсем светло стало. Бросил ее на пол и начинает подниматься по лестнице на другой этаж. Пока там осмотрел все, внизу уже загорелось. Ему приходится со второго этажа вниз прыгать.

Потом уже Военный совет фронта обратился к солдатам, что все это будет нашим. Зачем же все это жечь, ломать? Вот тогда только солдат начал понимать. А то ведь как было: вот он в дом заходит, видит рояль. Ну ведь не умеешь играть — ну не трогай вещь! Нет, он на него заберется и начинает сапогами топтать. Или вместо того, чтобы в