Неспящая - Наталия Шитова

— Да ладно, что ты меня уговариваешь? Целую лекцию прочёл, а зачем? — вздохнула я. — Я не буду подводить Карпенко и, пожалуй, помолюсь за него сегодня на ночь.

— Правильно. Умница, — улыбнулся Эрик, хоть и невесело. — Так что давай договоримся: больше никаких погонь по питерским крышам и свалкам. Пусть те, кому положено, делают свою работу. Тебе хватит забот и в моём подвале.

— Нет, Эрик. Ничего я не буду делать в твоём подвале.

— Почему? — искренне удивился он.

— Чтобы не подводить Карпенко, — съязвила я. — Зачем ему на подконтрольной территории работник, не оформленный официально? Нет уж. Уходить — так уходить. Не нужна — значит, не нужна. Буду искать себе другое занятие.

Эрик устало вздохнул, кашлянул, потёр лоб.

— Лада, ты же знаешь, это невозможно.

— Разве?

— Или ты находишься в поле моего зрения, или…

— Или что?

— Тебе напомнить, где у нас ближайшее поселение для поднадзорных с наследственным риском? Хочешь в чёртову глушь? Жить в унылом посёлке за проходной и целыми днями кильку в томате паковать?

Каждое слово — как пинок.

— Но ведь ККМР не передаётся генетически даже от заболевших! А я родилась, когда отец был ещё совершенно здоров!

— Моего мнения, Лада, никто не спросил, когда готовили закон о поднадзорных группах риска. И теперь никому не интересно, что я думаю. Важно то, в каких обстоятельствах мы с тобой живём… — Эрик печально покачал головой. — Доказательств, что ККМР передаётся генетически нет, но нет доказательств и обратному. Совершенно никто не готов брать на себя ответственность. Все боятся: малый срок исследований, бессистемное накопление фактов, многовариантность прогнозов…

— Да заткни ты этот свой… научный понос! — разозлилась я.

— Тссссс, — зашипел Эрик, снова подскочил и обнял меня за плечи. — Успокойся…

— Это что ещё тут такое?! — раздался от двери ещё заспанный, но уже сварливый голосок. — Это кто у тебя?

Эрик раздражённо дёрнулся:

— Иди спать, Света! Это моя племянница, и у нас серьёзный разговор!

— Надо же! — фыркнула Света, которую мне так и не удалось разглядеть. — Ну-ну. Племянница так племянница. Разговор так разговор… А спать пойду, если орать не будете!

— Не будем, извини нас, — вздохнул Эрик и попытался обнять в дверях кухни свою гостью.

— Утром поговорим! — сурово отозвалась Света, не даваясь. — Племянница у него…

Эрик развёл руками и повернулся ко мне.

— Ну, ничего не меняется в родном доме, — буркнула я, доставая из коробки ещё одно печенье.

— А что должно было поменяться? — рассеянно переспросил Эрик.

— Поумнеть должен был кое-кто. Пора уже.

Эрик только горестно вздохнул и усмехнулся.

Моему дяде Эрику недавно перевалило за тридцать, и он старше меня всего на восемь лет, поэтому в быту я с ним особо не церемонюсь. А вообще-то я уважаю его безмерно и всей душой люблю, несмотря на то, что дядюшка мой — мужчина со странностями.

Эрик — бабник и однолюб. Этот фатальный парадокс решается на практике очень просто: Эрик постоянно заводит новых баб, но они все у него одинаковые. Одинаковые не внешне, типажи как раз меняются. Дамочки его похожи внутренне: душа Эрика тянется к полоумным истеричкам. Душа-то тянется, а вот мозг сопротивляется изо всех сил, поэтому дядины романы долго не живут. Обнаружив, что с очередной пассией снова не всё в порядке, как и с предыдущей, Эрик искренне огорчается. Мне-то всё понятно, и давно уже, а ему вот всё ещё нет. Бывает такое: вроде умный мужик, во всём разбирается, а если в чём и профан, так умеет сделать, что и не заметишь этого. Но с женщинами у него что-то не того. И не этого. И так каждый раз.

Я ему, конечно же, сочувствую. Помогла бы, если бы знала, чем. Пока же всё, что я могла сделать для Эрика и его нестабильной личной жизни, я сделала: съехала на съёмную жилплощадь. Ни одна из дам его сердца не хотела верить с первого раза, что наглая длинная девица — не самый, причём, уродливый экземпляр — что живёт с Эриком в одной квартире, всего лишь сиротка-племянница. И на этой почве обычно у них разгорался первый скандал.

Квартира эта, строго говоря, моя. Но съехала отсюда именно я и совершенно добровольно. Тяжеловато мне было в этих стенах. Когда-то я жила здесь с родителями. Тогда наша жизнь казалась мне обыкновенной, нормальной. Сейчас понимаю, что она была замечательная. Совершенно счастливая жизнь была, пока папа не заболел.

Мама боролась изо всех сил за то, чтобы наша жизнь не рушилась, чтобы хоть что-то могло оставаться прежним. Сейчас, возможно, это и получилось бы. За последние десять лет люди многому научились. Но тогда, когда всё только начиналось, и никто не знал толком, что это, и как с этим справляться, выжить кикиморе было непросто, а уж сохранить прежний уклад и семейный покой — совсем невозможно.

И папа с мамой тоже не знали, как с этим быть, как быть со мной, не подвергают ли они меня опасности. Я пыталась чем-то помочь, но они отталкивали меня. Папа почти перестал со мной общаться, а мама разрывалась между нами.

И как-то раз мама сказала мне, что они с папой должны уехать. Папе, мол, работу одну предложили в спокойном месте. А это так важно для папы — спокойное место. И вот они вместе уедут, наверное, ненадолго. Но не знают точно, на сколько. А я пока поживу с дядей. То есть, он со мной: не мне же к нему в общежитие перебираться.

Родители уехали, а студент Эрик, мамин младший брат, поселился в их комнате. Сложно сказать, кто за кем присматривал. Я стряпала что-то несусветное, вроде жареных бананов в шоколадном соусе, и никто, кроме меня, не мог это есть. Поэтому Эрик приносил себе вечерами пиццу и пиво, давал мне глотнуть под честное слово, что никому не расскажу. Мы не ссорились и не обращали друг на друга почти никакого внимания. В такой вольнице мне не особо-то и хотелось, чтобы родители быстро вернулись.

А однажды Эрику позвонили поздно вечером. Он выслушал, велел мне сидеть дома и ни в коем случае никуда не уходить без него, а сам исчез на несколько часов. Вернувшись, он долго сидел в родительской комнате, а потом вышел и, не глядя мне в глаза, рассказал, что мамы и папы моих больше нет.

Я не спрашивала, почему Эрик похоронил сестру и зятя на отдалённом областном кладбище, почему были закрыты гробы, и почему на похороны никого не позвали. В свои тринадцать я была уверена, что знаю ответы. И, как выяснилось чуть позже, я была права.

Кроме Эрика, у меня никого не осталось.

Опекунство Эрик оформил, хотя я долго не могла понять, зачем. Никаких нежных родственных чувств у него ко мне отродясь не было. Материальной заинтересованности тоже ноль, наоборот, одни расходы. Интереса ко мне Эрик не проявлял никакого, иногда даже и словом перекинуться вечером не считал нужным. Я была предоставлена самой себе, разрешения ни на что не спрашивала и о результатах своих похождений никогда не докладывала.