Правдивая история страны хламов. Сказка антиутопия - Виктор Голков

Вернувшись домой, Свинтарей дописал последнюю страницу своей трагикомедии “Кому во Вселенной жить хорошо?” Никому – такое слово можно было прочесть в последней строке на последней странице трагикомедии… Ей-богу, хламы ни за что бы не ссорились и не забрасывали друг друга окурками, если бы они могли прочитать великие и в то же время простые мысли писателя Свинтарея.

Кабатчик Лажбель, почесываясь и вздыхая, сдвигал столы в один длинный ряд посреди зала. Теперь было уже невозможно определить, где тот столик, за которым совсем недавно сидел Шампанский, отмечая свой день рождения; где тот, за которым красовалась аристократка Гортензия Набиванка – ах, как чарующе она улыбалась, обмениваясь мудреными фразами с художником Кругелем Мантелем; где тот, за которым провел однажды вечер сам Биф Водаёт, бывший правитель Хламии; где столик, за которым Хитер Смитер – чтоб ему не дожить до завтра! – читал богемовцам свои красивые и маловразумительные стихи… От этой серой неопределенности Лажбелю стало неуютно в собственном кабачке. Он крепко загрустил и подумал, что вскоре и его кабачок, и он сам, и вообще все может превратиться в пепел и прах.

Кабатчик Лажбель сдвигал столы, а время мерно отсчитывало минуты, оставшиеся до начала исторической встречи руководителя подвижников Хитера Смитера и лидера неподвижников Смока Калывока. И грустные призраки, густой толпой витавшие над столиками “Сердцебиения”, в назначенный час взялись за руки и с беззвучным воплем навсегда покинули кабачок Лажбеля.

Около полудня в кабачке “Сердцебиение” раздался веселый гомон, который раз за разом заглушало звяканье бокалов и торопливее царапанье вилок. Еще поздней, как горох, посыпались никому не нужные уверения в вечной любви и дружбе. А под занавес исторических переговоров из-за празднично накрытого стола вылез надменный старец с величественно вздернутым подбородком, неизвестно как оказавшийся там. Все так и замерли, услышав постукивание его дорожкой трости. Слепец же с легкостью вскочил на стол и, переворачивая бокалы с остатками “Горькой полыни” и тарелки с объедками, важно продефилировал перед носом Хитера Смитера и Смока Калывока, уверенно стуча перед собой тростью, как если бы он шел не по столу, а по каменной мостовой проспекта Моралистов-Эквилибристов. Хитер Смитер и Смок Калывок, сидевшие до этого по-братски обнявшись, невольно отодвинулись друг от друга. И все присутствующие на банкете поняли, что дружеская встреча подвижников и иеподвижников безнадежно испорчена, и почувствовали бесплодность и тщету того, чего они пытались достигнуть.

И глубокие, густые сумерки, вливающиеся с улицы в оконные проемы, затопили их души.

Никто не знает точно, откуда взялся огонь. Скорее всего, кто-то из подвижников или иеподвижников швырнул в своего врага окурок, а тот из принципа не погасил его. Вот до чего могут довести принципы!

Огонь подкрадывался к дому Свинтарея мягко и неслышно, как тигр, почуявший добычу. Вот изголодавшийся тигр лизнул пишущую машинку писателя, и только что отпечатанный лист ярко вспыхнул и пепельным дождем осыпался на стол. Свинтарей закашлялся, отодвинул от себя машинку и высунулся в окно, покуда не охваченное пламенем.

Улицу запрудила гигантская толпа хламов и хламок. Они стояли, взявшись за руки – точь-в-точь испуганные дети. Они больше не были подвижниками и неподвижниками – непримиримая вражда уже не разделяла их. Вчерашние заклятые враги, охваченные ужасом, глядели наверх, куда поднимался дым и откуда, опускалась тяжелая черная туча. И хотя огонь разгорался, становилось все холодней и холодней.

Вдруг неизвестные хламам черные птицы, обгоняя одна другую и крича, пронеслись над их головами, оставляя за собой огненные следы. И небо, иссеченное траекториями полета зловещих птиц, вмиг стало подобно огромной решетке.

И тогда что-то загудело и так же внезапно стихло: это рухнул Высокий квадратный забор. Уничтожая все на своем пути, обрушилась на Страну Хламов неорганическая, подобная киселю масса, все утонуло в хлещущей круговерти, и никто не спасся.

Только бешеные водовороты раз за разом появлялись и исчезали на черной равнине, да сиротливо колыхалась на волнах чудом уцелевшая тетрадь в синей обложке – юношеский дневник иностранца Шампанского. “Что нужно хламам для счастья? Немного любви, горстку звезд над головой, каплю сострадания…”

* * *

С детства Болтан Самосуй сильно отличался от прочих тем, что не мог терпеть никакой неправды. Так перед праздничным парадом, когда обшарпанный фасад семейного общежития мусорщиков завешивался огромным красочным плакатом, призывавшим хламский народ к новым свершениям и победам, маленький Болтан частенько забирался за этот плакат и, сидя с фонариком в темном закутке, внимательно изучал глубокие извилистые трещины и похожие на бородавки пятна сырости, густо покрывавшие стены старинного здания. Он пристально вглядывался в иероглифы трещин и царапин, слушал приглушенные звуки хламского национального гимна, доносившиеся с Площади, и печально, совсем не по-детски усмехался.

Повзрослев, Болтан Самосуй написал правителю письмо с просьбой выслать его куда-нибудь в ссылку, лучше всего – за пределы Высокого квадратного забора. Однако Биф Водаёт, неправильно истолковав желание юного Болтана, приказал наградить его орденом за готовность к героическому самопожертвованию. Про Болтана Самосуя даже опубликовали статью в газете “Правдивый хлам”, объявив его официальным борцом за справедливость. А спустя еще некоторое время он был совершенно забыт.

Между тем, тяга совершить справедливый поступок необычайно усилилась в нем. Много лет, как безумный, бродил Болтан по тропинкам Нескучного сада с тщетным намерением кого-нибудь спасти. Заросший густой щетиной и оборванный, проходил он однажды мимо Пруда и внезапно услыхал громкий плеск и какое-то неясное лопотание.

Кинувшись к воде, Болтан увидел маленькое, облепленное тиной существо, беспомощно барахтавшееся неподалеку от берега. Погрузившись по пояс, он подхватил утопающего и, исполненный радости, поднял над головой. Спасенное им существо, стараясь вырваться, судорожно билось у него в руках. И вдруг огромная жаба, разбрызгивая воду, выпрыгнула из Пруда и вцепилась в запястье отважного борца за справедливость. Однако, немотря на боль, Болтан не отпустил спасенного и смерил чудовище угрожающим взглядом. Она, также вытаращив лупатые глазищи, гневно уставилась на того, кто отбирал у нее законную добычу. В течение нескольких секунд они буравили друг друга глазами. Жаба не выдержала первой и с недовольным кваканьем плюхнулась назад в Пруд. Болтан прижал притихшее существо к груди и вынес на берег.

Когда он снял тину, густо облепившую спасенного с головы до ног, то увидел совершенно голого человечка в глухих, непроницаемо-черных очках. Раскинув руки и ноги, неподвижно лежал он на траве.