Глашенька - Анна Берсенева

Она сунула Мише в руку свое эскимо, которое так и не успела развернуть, и побежала по аллее. О том, как душно и тяжело ей было пять минут назад, Глаша позабыла напрочь. Надо было немедля разобраться, что же случилось, что происходит сейчас и, главное, что будет дальше!

– Девочка, ну куда ты лезешь? Посторонись! И вообще, иди-ка ты домой. К маме с папой. Давай, малышка, давай!

Глаша не обратила на эти слова, а главное, на обидный снисходительный тон, которым они были произнесены, ни малейшего внимания. Если уж ей повезло пробраться почти к самому Белому дому, то станет она слушать вредного типа, который считает ее кем-то вроде собачонки, удравшей на улицу по недосмотру хозяев!

Впрочем, вредный тип – парень ненамного старше Глаши – забыл о ее существовании даже быстрее, чем она исчезла с его глаз, затерявшись в толпе. Он тащил большую коробку, доверху набитую булками, и ему, понятно, было совсем не до девчонки – лишь бы под ногами не путалась.

«Не такой уж он все-таки вредный, – подумала Глаша. – Принес же людям поесть».

Самой ей тоже хотелось есть нестерпимо. Отправляясь к Белому дому, она как-то не подумала о том, что может проголодаться; совсем другие у нее были мысли.

Весь предыдущий день Глаша провела в общежитском холле у телевизора, пытаясь понять, что же происходит. Но понять что-либо оказалось невозможно. Показывали партийных начальников, которые рассказывали, что они образовали Чрезвычайный комитет, а Горбачев заболел и остался в Форосе и управлять государством не может. Снова и снова показывали «Лебединое озеро». Потом просто играла музыка.

– Но это же самый настоящий государственный переворот! – воскликнула Глаша, когда на экране появились маленькие лебеди со своим танцем.

– Глафира, – пожал плечами Миша, – откуда ты знаешь?

– Это очевидно, – ответила Глаша. – Они захватили власть незаконным путем. Значит, совершили государственный переворот. Слышал, их даже на пресс-конференции спросили, понимают ли они это!

– Ну, слышал. – Миша снова пожал плечами. – Но это же ничего не значит. Мало ли что можно спросить. Сразу всем верить?

– Надо думать самостоятельно и делать собственные выводы, – сказала Глаша.

– Все-таки ты слишком умная, – вздохнул Миша. – Мама говорит, для женщины это плохо.

Если бы Глаша хоть немного интересовалась мнением Миши или тем более его мамы, то, наверное, рассердилась бы или хотя бы удивилась: почему это быть умной – плохо? Но ей было совсем не до чужих глупых мнений.

– Плохо быть дураком. И для женщины, и для мужчины, – отчеканила она.

И ушла к себе в комнату.

Глаша еле дождалась, пока пройдет ночь, и рано утром отправилась к Белому дому, рассудив, что узнать настоящие новости можно сейчас только на месте их появления.

Здесь, на набережной Москвы-реки, она и провела весь этот длинный августовский день. Она видела, как подошли к близлежащим улицам танки, как выстроились на Москве-реке баржи – люди говорили, что речники специально подогнали их, чтобы, если будет штурм, помочь погасить пожар в Белом доме.

Про штурм, который будет этой ночью, говорили все. Со ступенек центрального входа уже несколько раз просили, чтобы женщины разошлись по домам. Конечно, потому и просили, что ожидали штурма в самое ближайшее время. Но никто из женщин не уходил, а из мужчин тем более.

– Ни в коем случае уходить нельзя! – горячо убеждала неизвестно кого высокая дама в длинном платье из мешковины и в соломенной шляпе. – Пусть видят, что мы здесь. Не станут же солдаты по женщинам стрелять!

Глаша тоже не могла представить, чтобы солдаты стали стрелять, не обязательно по женщинам, а даже и по мужчинам. Это ведь самые обыкновенные мальчишки, все равно что ее одноклассники, и как же они вдруг начнут стрелять по живым людям? Это кем же надо быть, чтобы такое сделать?

Как бы там ни было, а уходить она, конечно, не собиралась. Да, может, и не удалось бы ей никуда уйти: в городе был объявлен комендантский час, и хотя его, кажется, никто не соблюдал, но транспорт вряд ли ходил. Да Глаша и представить не могла, что оказалась бы сейчас не здесь, среди всех этих возбужденных и веселых людей, а в общежитии, рядом с плюшевым Мишей. Ни за какие коврижки!

Подумав про коврижки, Глаша сглотнула слюну. Днем какая-то старушка угостила ее борщом из кастрюльки, но это было давно, и есть, конечно, уже захотелось снова. Да и вечерняя прохлада постепенно переходила в ночной холод, особенно ощутимый от того, что на Глаше было только белое летнее платье и босоножки.

«Глупости! – сердясь на себя, подумала она. – Не Антарктида, не замерзну!»

Видимо, из-за маленького Глашиного роста ее то ли не замечали, то ли не принимали во внимание, а потому прогоняли не слишком рьяно, особенно теперь, когда стемнело. Потому ей и удалось остаться на ночь прямо у баррикад, построенных перед самым Белым домом. Правда, когда у людей на баррикадах появились автоматы и она спросила, где их раздают, то один из защитников шуганул ее как кошку:

– А ну, брысь! Ишь, вояка нашлась – автомат ей раздай!

Но в остальном ей, конечно, повезло с ее маленьким ростом и неприметностью. Повезло оказаться в самой гуще событий, а значит, в самой гуще истории, о которой когда-нибудь обязательно напишут в учебниках, в этом Глаша была уверена. Она была со всеми, среди всех, и хотя вряд ли от нее была здесь какая-нибудь польза, но все-таки польза была, и Глаша это знала.

Днем она вместе со всеми жадно читала листовки, которые раздавали со ступенек Белого дома и из которых можно было узнать правду. Что армия сначала не хотела поддерживать защитников, но теперь начинает переходить на их сторону, а значит, танков, которые ревут моторами совсем рядом, на Калининском проспекте и на Смоленской площади, можно не бояться – это наши танки. И что строители шлют на Краснопресненскую набережную прицепы с песком для баррикад. И что никто их на самом деле не боится, этих коммунистов-заговорщиков, и звонили из Нижнего Новгорода и с Урала – там им даже телевидение не подчиняется! И Ельцина Глаша видела – он стоял на танке, и слова его тонули в общем радостном крике всех, кто собрался перед Белым домом, и это были уже тысячи, десятки тысяч людей…

Все она видела, и все это так взволновало ее, что теперь, к вечеру, она даже усталости не чувствовала, хотя провела весь день на ногах, лишь изредка присаживаясь на ящики и бетонные блоки, из которых были сооружены баррикады.

Но вот ночной холод – это было нелегко. Мама всегда говорила, что Глаша худосочная, косточки воробьиные, потому и мерзнет, как воробей. Раньше она не обращала на мамины слова внимания, но теперь, похоже, с ними следовало согласиться: у нее зуб на зуб не попадал.

К счастью, на баррикадах стали зажигать костры. Наверное, не одна она стала мерзнуть.

Глаша чуть не вприпрыжку добежала до ближайшего костра и присела на перевернутую мусорную урну, которую кто-то к нему подтащил.