Предрассветная лихорадка - Петер Гардош
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Гарри сидел, покачиваясь взад-вперед. Размышлял над словами отца.
– Ты так думаешь?
– Все девки будут твои, – заверил его отец и попробовал улыбнуться.
Между тем из головы у него не выходили слова, которые он написал Лили:
А теперь один странный вопрос: а как у Вас обстоят дела на любовном фронте? Ох, боюсь, достанется мне от Вас за такие вольности!..
* * *
В один из последующих дней под унылым моросящим дождем Шара выскользнула из госпиталя и направилась в старый центр. Экшё и после войны оставался волшебным городом, особенно в его исторической части.
Одна из сестер подсказала ей, где расположена самая лучшая овощная лавка. И надо же было случиться, что на витрине зеленщика стояла всего лишь одна корзинка, а в ней – пара крепких мясистых ярко-зеленых перцев.
Девушка запыхалась, так что пришлось ей перевести дыхание, чтобы успокоилось сердце, после чего, нащупывая в кармане мелочь, она вошла внутрь.
На “странный” вопрос мне ответить нетрудно: да, поклонники у меня были. Понимаю, что сейчас Вас интересует только одно – много или ЕДИНСТВЕННЫЙ?! Попробуйте угадать!..
* * *
В больничном бараке Гарри слыл отчаянным ловеласом. Он разыгрывал из себя самоуверенного героя-любовника, с загадочной улыбкой давая понять, что на его счету десятки девичьих и женских разбитых сердец. О мелких его проблемах, кроме отца, разумеется, никто не догадывался.
Как-то парни нашли его заветную склянку с одеколоном. Где он его добыл, было непонятно. Иногда, когда он готовился к вылазке в город, весь барак наполнялся удушливым ароматом лаванды. Кто-то выследил, что флакон – толстостенный, но очень изящной формы – Гарри прячет между матрасом и панцирной сеткой койки.
Рано вечером, собираясь в очередную разведку, он обнаружил, что тайник под матрасом пуст. И тут флакон с одеколоном стал летать над койками. Гарри бегал туда-сюда, пытаясь его поймать. Тот, кто его держал, коварно ждал, пока Гарри к нему подбежит, и швырял над его головой, как мячик. Потом игра всем наскучила – кто-то открутил колпачок, и парни давай поливать друг друга, не жалея сокровища Гарри. Тот рыдал и вопил, умоляя отдать бесценный одеколон, купленный на позаимствованные у кого-то деньги.
Это просто кошмар, что у нас за народ подобрался! Сами видите по моему бестолковому письму. Венгры – что с них возьмешь! Так галдят, что писать невозможно! Кто-то разбрызгал одеколон нашего главного донжуана, даже на это письмо перепало. В общем, люди мы очень веселые, настолько, что иногда даже страшно делается.
Кстати, о веселье – чем собираетесь нас развлекать, когда мы приедем?
* * *
Когда Шара вернулась с прогулки по старому городу, Лили спала. Такое бывало частенько, когда от безделья и усиленного питания больных днем клонило в сон.
Этому обстоятельству Шара была только рада. Она тихонько положила два зеленых перца на подушку, прямо Лили под нос.
…весть о том, что Вы, милый Миклош, собираетесь навестить нас, привела всех в восторг…
* * *
В дневное время мой отец и Гарри с завидным усердием совершали прогулки по дорожкам обширного сада, что окружал больницу. Теперь, когда путешествие отца в Экшё казалось уже реальностью, Гарри стал проявлять к нему живой интерес и взял себе в голову, что должен заполучить одну из корреспонденток отца или даже уговорить друга, чтобы тот подключил его к обретавшему все более четкие очертания плану поездки.
– Так сколько, ты говоришь, километров? – деловито поинтересовался он.
– Двести семьдесят.
– Два дня туда, два обратно. Не разрешат.
Мой отец быстро шел, глядя себе под ноги.
– Разрешат.
Гарри чувствовал, как важно теперь развеять всяческие сомнения относительно его мужской силы.
– Я уже почти в идеальной форме. По утрам вот с таким просыпаюсь!
И для наглядности показал, с каким. Но отец не отреагировал.
В любом случае помните, что я буду Вашим двоюродным братом, а Гарри пускай будет дядей Вашей подруги Шары. Но должен предупредить Вас, что на станции (уже на станции) мы с Вами по-родственному расцелуемся! Чтобы соблюдать видимость!
С дружескими рукопожатиями и родственными поцелуями, Миклош.
* * *
Однажды солнечным утром (что в Экшё большая редкость) в палате распахнулась дверь и на пороге показалась смеющаяся, кругленькая как мячик, усатая Юдит Гольд. Она бросила на пол свои пожитки и распростерла объятия:
– Меня тоже Свенссон прислал! Анемия тяжелой степени! Будем вместе болеть!
Шара бросилась к Юдит, они обнялись. Лили тоже выбралась из постели, хотя это было строжайше запрещено. Взявшись за руки, подруги пустились в пляс у окна, а потом уселись на койку. Юдит Гольд обхватила ладонями руку Лили:
– Ну как, пишет еще тебе?
Лили выждала: в последнее время она училась держать драматическую паузу, понимая, какие, пусть небольшие, но все-таки ощутимые преимущества она может дать. Она медленно, театрально поднялась, подошла к тумбочке и выдвинула ящик. Достав пачку писем, перетянутую резинкой, Лили подняла ее над головой:
– Восемь!
Юдит Гольд всплеснула руками.
– Трудолюбивый парень!
Шара похлопала Юдит Гольд по коленке.
– А если б ты знала, какой он умный! И к тому же социалист!
Это было уж слишком. Юдит Гольд поморщилась:
– Фу! Социалистов я не люблю.
– А Лили любит.
Юдит Гольд взяла из рук Лили письма и понюхала их.
– Это точно, что не женатый?
Лили пришла в изумление. Ну зачем нюхать письма?
– Точней не бывает.
– Это надо проверить. Я вон сколько раз обжигалась.
Юдит Гольд была старше их по крайней мере на десять лет. И довольно непривлекательной. Тем не менее она могла иметь некоторый опыт. Лили забрала у нее письма, сдернула с них резинку и развернула то, что лежало сверху.
– Вот что он пишет:
Спешу сообщить хорошую новость: мы можем писать теперь в Венгрию! Правда, пока только по-английски и коротко. Двадцать пять слов – на бланке, который нужно запрашивать в консульстве или по адресу: Красный Крест, Стокгольм, почтовый ящик 14.
– Вот так!
Новость и правда была хорошая, и все трое погрузились в задумчивое молчание.
Лили вернулась в кровать и, положив письма на живот, уставила взгляд в потолок.
– От мамочки никаких вестей. И от папочки тоже. Даже думать об этом страшно. А вам не страшно?
Девушки молчали, избегая смотреть друг на друга.
* * *