Самоубийство исключается - Сирил Хейр

— Да, из местных газет. Практически это стенограмма. Они неправильно записали некоторые имена, но их можно уточнить в других газетах. Они все у меня есть. Видишь ли, я собираю вырезки из газет, понимаешь?

— Отлично. Ты можешь дать их мне? Как можно скорее?

— О, с удовольствием. Я пришлю их сегодня же вечером.

— Спасибо.

— Ты потом вернешь их мне?

— Конечно, если они тебе нужны.

— Да, да, очень. Я хочу сказать, что у меня еще недостаточно материалов и...

— Вполне тебя понимаю.

— Не хотелось бы вмешиваться, мой мальчик, — встрял дядя Джордж, который всю жизнь только и делал, что вмешивался в чужие дела, зачастую принося только несчастье, — только разницы-то всего на полпенни, — была ли смерть несчастного Леонарда результатом самоубийства или несчастного случая. Разве не так?

— Я бы сказала, это не имеет ни малейшего значения, — заметила кузина Мэйбл.

Губы дядюшки Эдварда сложились, собираясь произнести сакраментальные слова «позор для семьи».

— Возможно, и нет, — устало сказал Стефан, — просто я совершенно этого не ожидал, вот и все. (Какая разница, что он им скажет? Их это совершенно не касается.)

— Это имеет важное значение для нас, — возразила Анна, глянув на мать, которая слушала их, сложив руки на коленях, и ничего не говорила.

Как будто приведенная в себя этими словами и сопровождавшим их взглядом, миссис Диккинсон поднялась с кресла.

— Если вы меня простите, я пойду прилягу перед обедом, — сказала она. — Анна, думаю, тебе тоже стоило бы отдохнуть. Ты проделала длинное путешествие. Стефан, ты не проводишь Мартина вымыть руки?

Остальные члены общества поняли намек и покинули дом шумной болтающей толпой, испытывая личное разочарование, что их не пригласили на обед. Только Джордж, снова забираясь в нанятую машину, радуясь скорой возможности переодеться в удобный костюм, чувствовал облегчение, что за всеми этими событиями пугающий его вопрос о финансовой поддержке невестки на сегодня отложен.

Пятница, 18 августа

Обед прошел в гораздо более приятной обстановке, чем можно было ожидать, возможно благодаря отсутствию родственников. Удивительным образом миссис Диккинсон удалось устроить обед по случаю траура похожим на обычный семейный вечер. Теперь, когда ей не приходилось иметь дело с раздражительным Джорджем и переносить добродушно-приторные увещевания Эдварда, ее природный, ясный и ровный темперамент утвердился в своих правах, и она ухитрялась поддерживать во время еды разговор, ни разу не затронув предмет сборища, который черным покровом нависал в подсознании всех собравшихся за столом. Стефан и Анна сознавали, что видят новую сторону характера матери, и каждому из детей пришла в голову одна и та же, хотя и недостойная мысль: что обед в домашней обстановке оказался, хотя и к сожалению, определенно приятнее из-за отсутствия постоянно недовольной, раздражительной особы, которая сидела во главе стола с тех пор, как они себя помнили. Когда же после обеда все перешли в гостиную, поведение миссис Диккинсон резко изменилось. Ее строгое лицо помрачнело, и она заметно нервничала, дожидаясь, когда за горничной, подававшей кофе, закроется дверь. Затем она глубоко вздохнула, пригладила волосы — верный признак ее взволнованности — и сказала:

— Стефан, мне нужно обсудить с тобой очень важный вопрос. Нет, Мартин, не уходите. Это касается всех нас, а я теперь считаю вас членом нашей семьи. Я получила письмо от Джелкса, поверенного вашего отца, которое я не очень поняла, но тем не менее оно сильно меня расстроило. Я не показывала его Роберту, считая, что оно его не касается. Этим придется заняться тебе, Стефан.

Она достала из стола письмо, но не передала его сразу Стефану, а продолжала говорить, держа письмо в руке.

— Прежде всего я должна кое-что объяснить, — сказала она. — Вы все, конечно, знаете об очень странном и несправедливом завещании, которое сделал дядя Артур?

— Да, конечно, — одновременно ответили Анна и Стефан.

— Вы знаете, о чем я говорю, Мартин?

Мартин взглянул на Анну.

— Знаю ли я? — спросил он.

Стефану он показался еще более неуклюжим, чем был раньше, что о многом говорило.

— Вероятно, не знаешь, — терпеливо сказала Анна. — Я собиралась рассказать тебе о нем, но, кажется, так этого и не сделала. Дядя Артур...

— Давайте лучше я все объясню, — прервала ее мать. — Артур Диккинсон, который был старшим братом моего мужа и единственным состоятельным членом семьи, скончался в прошлом году. Он был холостяком и оставил после себя значительную сумму денег, которую разделил поровну между своими братьями Леонардом и Джорджем, а также детьми Тома и его сестры Мэри. Это родственники, некоторые из них были у нас сегодня вечером. Боюсь, мы очень большая семья, но, думаю, Анна уже говорила тебе об этом.

— О да! — сказал Мартин, снова с сомнением сощурившись на Анну сквозь толстые очки.

— Очень хорошо. Как я сказала, он разделил свои деньги между всеми поровну, то есть в отношении суммы. Но в способе их раздела он поступил не слишком справедливо в том, что касается нас. Хотя он всегда был в очень дружеских отношениях с моим мужем, он испытывал, или воображал, что испытывал, некоторое неудовольствие по отношению к нам. Я имею в виду себя, Анну и Стефана. Нет необходимости вдаваться в причины этого недоброжелательства — это старая история и, боюсь, довольно болезненная, но, очевидно, это воздействовало на его душу настолько сильно... — Она заволновалась и упустила нить рассказа. — Конечно, он был стариком и не совсем в себе — во всяком случае я никогда не считала себя вправе обвинять его, потому что он действительно по временам бывал в душевном расстройстве...

— Короче говоря, — нетерпеливо сказал Стефан, — он исключил всех нас из своего завещания.

Мартин медленно осмысливал эту информацию.

— Исключил вас? Понятно, — кивнул он. Затем повернулся к Анне и с упреком сказал ей: — Я совершенно уверен, что ты не говорила мне об этом. Это крайне неприятно, — мрачно добавил он. — А что его заставило так поступить?

Последовала довольно долгая пауза, которая должна была дать понять еще более толстокожему, чем Мартин, человеку, что он сказал что-то не то. Миссис Диккинсон крепко сжала губы, Анна покраснела, а взгляд Стефана загорелся дикой злобой.

— Ну, об этом не здесь и не сейчас, — властно заявил он. — Суть в том, что он это сделал, и я тебе об этом сообщаю. Он оставил отцу проценты с капитала в пятьдесят тысяч фунтов — это была его доля — только до его смерти. Остальные получившие наследство вольны делать со своей долей все, что пожелают. Но после смерти отца капитал с его маленькой доли должен перейти на какую-то проклятую благотворительную организацию или что-то в этом роде, уже не помню точно. А ты, мама, помнишь?