Наследники исполина - Ольга Игоревна Елисеева

В воздухе захлопал крыльями желтоватый листок с сургучной печатью.

— Донесение нашего резидента Кейзерлинга при штабе русских союзников. Невозмутимый секретарь, весь в черном, как грач на поминках, зачитал канцлеру текст.

— Он пьян! — Кауниц выхватил письмо и впился в него глазами. — Согласитесь, ведь это возможно? Кейзерлинг много лет живет у русских, а там пьют изрядно.

Камердинер долил в стакан воды, проследил, чтоб на полных чувственных губах вельможи не осталось следов мыльной пены и вытер свежим, разогретым над паром полотенцем румяные щечки Кауница.

— Или они сошли с ума, — сделал новое предположение Кауниц. — Они стояли в Берлине! Это разгром! Полный разгром пруссаков. А теперь выводят оттуда свои войска! Или русские испугались собственной победы?

— Кейзерлинг не пьет, у него язва, — медленно, почти через силу проговорил секретарь. — Что же касается русских, то они могут быть и пьяны, и сумасшедши, но более всего хитры. У них новый император, большой поклонник Фридриха. Что если они не отступают из Берлина, а разворачивают войска лицом к французам?

— Подайте мне последнее письмо графа Эстергази из Петербурга! — Канцлер впился в донесение австрийского посла, как коршун в кусок сырого мяса, и молниеносно пробежал его глазами. — Есть! «Не смотря на то, что вступление молодого государя на престол прошло спокойно, в столице с каждым днем нарастает напряжение. Вскоре в России могут произойти серьезные перемены, не вполне невыгодные для нас ввиду теперешнего почти враждебного отношения, которое демонстрирует Петр Федорович к бывшим союзникам», — вельможа сорвал с шеи пудермантель и нервно потянулся к письменному столу, хотя утренний туалет еще не был закончен. — Штольц, живо ступайте к обершталмейстеру и испросите для меня высочайшей аудиенции, тот час, как монархи вернутся с прогулки.

— У Ее Величества или у Их Величеств? — Переспросил секретарь.

— Конечно, у Ее Величества! У Резль! — Чуть не с кулаками напустился на него Кауниц. — С каких пор Его Величество интересуется политикой?

* * *

Император Священной Римской империи скакал в хвосте пестрой процессии придворных, сопровождавших императрицу-королеву на прогулку за город. В этом году зима, кажется, и не думала начинаться. Легкие заморозки в начале декабря — все, чем можно было похвастаться. Вена была прекрасна в трепете алых кленов и золотых лип. Каштаны роняли резные листья в светлые чуть сероватые волны Дуная. Он рождался высоко в горах и нес воды все дальше и дальше, через десятки городов и народов, туда, где смуглые турки у самого входа в Черное море могли запереть его на ключ.

Священный город — сердце империи — дремал на холмах и грезил прекрасными снами, в которых звучала музыка неземных арий, умопомрачительные декорации менялись каждую минуту и где-то высоко-высоко в небе пела волшебная флейта.

Кавалькада всадников на тонконогих лошадях пронеслась по уже прихваченной инеем траве на высоком берегу. Путь лежал на юг, туда где по склоном холмов к реке террасами сбегали виноградники. Урожай был давно собран, но кое-где поздние сорта — синие, дымчато-розовые и фиолетовые, как грозовые тучи — остались на ветках. Это была явная примета войны — рук в деревнях не хватало. Но сегодня думать о плохом не хотелось, и именно для того, чтоб добавить чернил в палитру золотого и красного, Мария-Терезия отправилась на прогулку.

Она могла себе это позволить. Война шла к концу, Фридрих сдавал русским провинцию за провинцией. Враг выдохся. Устал. И не далек тот день, когда из его хищных лап выпадет Силезия. Наследственные земли Резль, из-за которых и разгорелась кровавая бойня.

Сейчас королеве не хотелось вспоминать о крови. День был ясный. Солнце припекало так, словно на дворе сентябрь. На улицах, через которые проезжал кортеж, люди мыли окна и… пели. Прачки, смеясь, набирали воду у мостков за мельничным колесом и смеялись… Словно и нет войны.

Ни разу за последние пять лет Резль не было так легко на душе. Она оглянулась через плечо, чтобы увидеть мужа, и снова, как до свадьбы, у нее радостно заколотилось сердце.

Франц Лотарингский прибыл ко двору ее отца 8-летним мальчиком. Она влюбилась в него с первого взгляда, а он принял маленькую принцессу как судьбу и с тех пор ни на день не разлучался с нею. Иногда это бывало нелегко. Ведь Резль, что ни говори, росла императорской дочкой и умела себя поставить. Но так или иначе они ладили, и королева рожала одного младенца за другим. Их было уже одиннадцать, маленьких принцев и принцесс, а хохотушка Резль все пела и танцевала.

Франц умел не забывать «свое место». Казаться простым, доступным для всех, подчеркивать, будто ничего не значит в «ее делах» и внушить это убеждение всем — от иностранных дипломатов до Кауница. Иногда ему и самому так казалось… Элементарная осторожность. Слаб — значит безопасен. А добрый малый Франц хотел выжить при великом дворе великих императоров. Ведь дома, во Франции, ему ничего не светило.

Он был просто муж. Просто отец ее детей. Просто тот, к кому в подушку она плакала, когда негодяй Фридрих откусил у короны Силезию, а собственные подданные отказывались признать за женщиной право на императорский титул. Но именно он, Франц-простак, посоветовал жене обратиться к венграм за помощью, и они на своих саблях принесли Резль императорскую корону. Именно Франц в самом начале войны шепнул, что не стоит всю жизнь колоть глаза соседке из Петербурга низкой происхождением ее матери. Она ведь тоже императрица, у нее тоже империя и большая. Спорных территорий нет, отчего бы не снизойти до дружеской переписки? Не послать подарки? Не поздравить с рождением внука? Не признать за ней императорский титул, наконец? А в замен за милые маленькие любезности попросить помощи, серьезной помощи в большой войне. Вышло, как с венграми. Простодушные импульсивные люди падки на добрые слова. А ведь русские — простодушные люди. Они легко откликаются на похвалу, путь даже в глубине души чувствуют неискренность…

Король поймал взгляд Резль. У нее были необыкновенно голубые глаза, как небо над холмом святого Вацлава в день коронации в Праге. Тогда она чертила саблей в воздухе восьмиконечный крест. Эта улыбка сабли дразнила и звала его подскакать поближе. Франц дал жеребцу шпоры и в минуту оказался рядом с Резль. Кто бы ожидал от этого увальня такой прыти!

— Оставим их? — спросила королева. — Поотстанем слегка?

Бесстыдница! Ему ли не знать, зачем они поотстанут.

Придворные — почти домашние слуги — хорошо понимают кивки и взгляды хозяев. Минута, и их уже нет. Растаяли, как туман между деревьями. Только где-то вдалеке слышались перепевы рожков и веселые голоса.

Король и королева ехали рука об руку, а солнце падало на землю сквозь пожухлую дубовую листву.

— Вон там. — Мария-Терезия хлыстиком указала на молодой орешник. — Наше место.

— Резль, казна не вынесет еще одного маленького Габсбурга. — Франц засмеялся и помог ей слезть на землю.

— Милый, империя не вынесет еще одной прагматической санкции.