Воспевая утреннюю звезду - Мэрилайл Роджерс

– Мать пошла искать девочку, но ее нигде не было. До тех пор пока…

Не могла она рассказать Адаму и о том, что Ивейн пропел могущественную молитву и последовал по тропе, ведомый силами, к которым он обратился за помощью, чтобы отыскать боготворившую его девочку, и о том, что он нашел ее лежащей без чувств у подножия огромного дуба. Впавшая в странное забытье Аня не реагировала ни на снадобья матери, ни на отчаянные обращения к силам природы, которые никогда прежде не подводили Брину. Не говоря уже о том, как рос безмолвный страх всей семьи.

Ллис очень беспокоилась за шестилетнюю Аню, унаследовавшую золотые волосы и зеленые глаза отца. Ллис думала о том, что, возможно, она была неправа, когда не настояла на том, чтобы ее приемные родители послали за Глиндором и Ивейном. Если бы они сейчас были здесь, можно было бы использовать могучую тройную связь. Такие тройные связи – объединения могущества трех человек – применялись редко, их использовали для самых важных дел, но угасающая жизнь Ани как раз была одним из таких дел.

Ллис очень жалела, что оба колдуна уехали в тот же вечер, когда нашли Аню. Они бы никогда так не поступили, если бы догадывались о том, насколько серьезна болезнь девочки, или о том, что Брина, с ее талантом целительницы, не сможет восстановить здоровье малышки.

Но тогда Ллис казалось, что ее собственное недоверие к знаниям и умениям приемной матери может выглядеть как предательство. Ей казалось, что для ее озабоченности здоровьем девочки нет оснований. Она не могла настаивать, чтобы послали за помощью, ибо это поставило бы под сомнение способности Брины как целительницы. А Ллис не хотелось усугублять боль и беспокойство тех, кого она так любила и уважала.

Легонько тряхнув головой, Ллис постаралась прогнать эти мысли и вернуться к тому, что она должна была делать сейчас.

Она взглянула на громадного воина, умеющего так легко смутить ее покой, и на заснувшего сладким сном младенца. Оказалось, Адам с любопытством наблюдает за нею. Она поняла, что, по-видимому, давно стоит, погруженная в свои мысли. Проницательный взгляд его янтарных глаз волновал девушку, но куда более сильным было действие улыбки, медленно изгибавшей его губы. В такой обстановке трудно мыслить разумно, а спокойствие духа обрести вообще невозможно! Но тем не менее она попытается.

– Я должна закончить обработку раны до возвращения Брины.

Ллис было очень трудно скрыть дрожь в голосе, но еще труднее унять дрожь в руках и удержать баночку с мазью, пока он укладывал ребенка в колыбель. Она утешалась тем, что, выполнив требуемые процедуры, сможет тотчас же покинуть комнату и таким образом избавится от присутствия этого человека.

Звук дверной задвижки отвлек ее от сумбурных мыслей. Она оглянулась. Двое рабов, занятых приготовлениями к ужину, вероятно, отправились в расположенную неподалеку пекарню, чтобы принести свежего хлеба. Возможно, что им понадобилось за чем-нибудь зайти в свою хибарку, где они жили вместе – редкие хозяева могли предоставить своим рабам такое жилье. Какова бы ни была причина их ухода, они оставили Ллис наедине с Адамом, что ей совсем не понравилось. Возможно при других обстоятельствах она обрадовалась бы возможности побыть с ним наедине, разумеется, если бы при этом удалось избежать досужих сплетен домочадцев и вечно все преувеличивающих в своем воображении слуг.

Адам и не взглянул на дверь. Его внимание сосредоточилось на изящной фигурке, сочетавшей в себе грациозность и нежность лани.

«Ха! – предостерег его внутренний голос. – Ты просто обязан прекратить думать о ней как о невинном лесном создании».

Опустив глаза на чистую циновку на полу, Ллис решительно сделала шаг вперед, но, переведя взгляд выше, неожиданно увидела препятствие, о котором раньше не подумала. Адам сидел неподвижно… На нем была свежая туника. А рана, которую она должна была смазать, была под ней.

– После двух недель бездействия я в состоянии сам заняться своей раной.

Еще до того, как он стал подростком, одно неприятное событие выработало в нем неприязнь к женским ухищрениям. Это, однако, вовсе не значило, что в нынешнем возрасте сильный и привлекательный мужчина не имел обширного опыта общения со слабым полом. Вовсе нет. Это означало только то, что никакими уловками и ухищрениями женщинам не удавалось покорить его сердце, путь к которому он так тщательно охранял.

Ллис опустила густые черные ресницы, чтобы перемена настроения и манер Адама ее не задела. Кажется, он умел так же ловко расстраивать планы недругов, как и Глиндор.

– Так вы настаиваете на так называемом лечении и хотите использовать его как повод приласкать меня? – Адам намеренно воскресил в памяти образ распутной колдуньи из монастыря. Янтарные глаза его потемнели и приобрели циничное выражение.

Тлевшие угли гнева в глазах Ллис запылали огнем.

Как смеет этот мерзкий человек делать такие предположения? Почему он осмеливается говорить ей подобные вещи? Внутренний голос насмешливо ответил на этот ее вопрос: видимо, при первой встрече ее увлечение им проявилось слишком явно. И тем не менее, что за постыдный поступок она должна была совершить, чтобы он осмелился делать подобные предположения о ее неблаговидных тайных намерениях?

Улыбаясь несколько искусственно, она изобразила чрезмерную озабоченность. Она была рассержена на него и в то же время негодовала на себя, потому что этот человек слишком сильно ее привлекал. Можно считать чудом, что ей удалось сдержаться и не запустить в его насмешливое лицо баночку с мазью, которую она в порыве ярости сжала так сильно, что чуть не раздавила.

– Если вы станете делать это сами, вполне может случиться, что рана вновь откроется и вы вернетесь к тому, с чего начинали. А это, в свою очередь, приведет к тому, что медленный процесс лечения придется начать сначала.

– Она говорит дело. Рана заживет быстрей, если ты позволишь девушке заняться лечением.

Оба они, и Адам и Ллис, оглянулись на дверь, где стоял Вулф и с любопытством смотрел на них. Адам чуть не назвал вслух причину, вызвавшую в нем такое недоверие к девушке. Ллис залилась краской. Неловкость усилилась появлением кухонных работников по обеим сторонам широких плеч хозяина и таращивших глаза.

Во всей этой странной сцене Ллис нашла только одно утешение – рабы принесли хлеб, так как они действительно ходили в пекарню, а не болтались поблизости. Они не могли слышать, как Адам обвинял ее в желании до него дотронуться.

Однако это было слабым утешением, ибо в постыдном обвинении Адама было слишком много правды. Признание этого факта не слишком способствовало ее душевному равновесию.

Тем временем Адам небрежно стянул в себя тунику, слегка поморщившись при этом. А его предположение тут же было подтверждено, ибо она была не в силах отвести взор от этой демонстрации мужской силы и красоты, от налитых мускулов. Напрасно до этого Ллис, желая ослабить впечатление, производимое на нее этим опасным человеком, убеждала себя, что тело его вовсе не так неотразимо прекрасно, как его лицо. Эта была лишь глупая попытка самообмана.