Ложь и правда о советской экономике - Евгений Юрьевич Спицын

Первоочередное внимание в соответствии с планом IV пятилетки уделялось и существенному росту объемов производства электроэнергетики в различных регионах страны. Уже в 1945 году была восстановлена Волховская ГЭС и начаты работы по восстановлению Дубровской, Свирской и других электростанций в Ленинградской области. К 1947 году была восстановлена крупнейшая Днепровская ГЭС, введены в строй Рыбинская и Сухумская гидроэлектростанции, построены Нижнетуринская и Щекинская электростанции и началось строительство первой в мире Обнинской атомной электростанции. В результате предпринятых мер к началу 1947 года советская энергетика заняла первое место в Европе и второе в мире, а к концу IV пятилетки общая мощность электростанций выросла с 11,1 до 19,6 млн. кВт, производство электроэнергии более чем в 2 раза — с 43,3 до 91,2 млрд. кВт. ч, а электрификация труда в промышленности превзошла довоенный уровень почти на 60%. Тогда же началось строительство на Волге и Днепре Куйбышевской, Сталинградской и Каховской ГЭС, Цимлянского гидроузла, Волго-Донского судоходного и Амударьинского, Северо-Крымского и Южно-Украинского оросительных каналов, которые полностью вступили в строй уже в V пятилетке. В итоге за каких-то пять лет к концу 1955 года мощность отечественных электростанций была почти удвоена — с 19,6 до 37,2 млн. кВт[36].　

Грандиозные успехи индустриального развития и существенный рост капитального строительства были достигнуты за счет целого ряда внутренних и внешних факторов, которые не раз отмечались в научной и учебной литературе. Но, как справедливо, хотя и слишком уж корректно указал профессор В. Л. Пянкевич, «современная отечественная историография также испытывает давление политики и новых мифов. Чрезвычайно быстрые, порой хаотичные изменения общественной атмосферы конца 80-х — начала 90-х гг. влияли на позиции, суждения ученых, на содержание публикаций». В результате, с одной стороны, «стали преодолеваться негативные черты советской историографии» прошлых лет, однако, с другой стороны, «сохранялись многие прежние стереотипы, догматические и конъюнктурные наслоения… Как сторонникам прежних взглядов, так и их радикальным критикам мешает некритическое восприятие информации, которая была почерпнута из официальных документов. Негативные суждения, превалирующие в целом ряде современных работ, зачастую обладают столь же невысокой степенью достоверности и основательности», что и прежнее «представление о триумфальном восстановлении народного хозяйства, созданное усилиями историографии 40-50-х гг. В итоге, в постсоветской историографии появилось множество упрощений, умолчаний, искажений, фактических ошибок», а сами «научные исследования политизируются, воспроизводятся конъюнктурные тенденции»[37]. Более того, большая часть такого рода «негативных суждений» была некритически, а по сути «холуйски» почерпнута из сочинений западных советологов и историков, многие из которых были изначально взращены на махровой русофобии и антисоветизме[38]. Так, к внутренним источникам бурного промышленного роста многие доморощенные антисоветчики (Е. Ю. Зубкова, В. П. Попов, В. Ф. Зима, А. Б. Безбородов, Ю. Н. Богданов, Н. Ю. Белых, Е. В. Баев[39]) традиционно относят:　

1) «Командно-административный» (или в более мягкой форме «мобилизационный») характер советской экономики, который зримо выразился: а) в ужесточении политико-административного надзора и контроля над руководством всех промышленных министерств, ведомств и предприятий, в том числе через систему отраслевых Бюро Совета Министров СССР; б) в концентрации во всех отраслях тяжелой индустрии значительных финансовых и трудовых ресурсов за счет сельского хозяйства, легкой, текстильной и пищевой промышленности и социальной сферы, которые в очередной раз были принесены в жертву дальнейшему индустриальному развитию страны; в) в сохранении принудительной системы денежных государственных займов, общая сумма которых за IV пятилетку составила 140 млрд. руб., а также довоенной политики неэквивалентного товарообмена между городом и деревней, которая вновь продолжала «платить дань», как и в годы первых предвоенных пятилеток; г) в неоднократном повышении продолжительности рабочего дня, норм выработки готовой продукции и т.д.　

2) Значительный рост численности заключенных ГУЛАГа, произошедший за счет не только власовцев, бандеровцев, «лесных братьев» и других фашистских прихвостней, но и бывших советских военнопленных, добровольно сдавшихся врагу, и обычных уголовных преступников. Но при этом, по одним оценкам (В. Н. Земсков, Р. Г. Пихоя, А. И. Вдовин, В. А. Козлов, Е. Г. Алексопулос[40]), этот рост составил порядка 70% — с 1,5 до 2,6 млн. человек, по другим, причем явно завышенным, данным, которые содержатся в работах известных антисталинистов (Р. Конквест, Г. М. Иванова, Т. М. Тимошина, В. Г. Белихин, Н. В. Петров, Н. Ю. Белых[41]), он составил порядка 550–600%, то есть до 8–9 млн. человек, и, наконец, по третьим — просто фантастическим — бредням еще одной группы таких же правоверных антисталинистов (Н. П. Шмелев, В. В. Попов[42]), к началу 1953 года в системе ГУЛАГа находилось не менее 12 млн. человек, что составляло 20% от всех занятых в сфере материального производства. Кроме того, серьезным фактором экономического роста стал труд 2,3 млн. спецпереселенцев (немцев, карачаевцев, калмыков, чеченцев, ингушей) и более 2 млн. немецких и японских военнопленных, работавших на строительстве сотен железных и шоссейных дорог, угольных шахт, рудников и других крупных промышленных объектов, в том числе Байкало-Амурской и Воркутинско-Норильской железнодорожных магистралей[43].

3) Быстрое и существенное сокращение численности вооруженных сил с 11,5 млн. до 3 млн. человек и, как следствие этого, значительный рост отряда промышленного пролетариата, что позволило в кратчайшие сроки обеспечить огромными трудовыми ресурсами (по разным оценкам, от 8 до 11 млн. человек) весь народно-хозяйственный комплекс, прежде всего крупнейшие промышленные стройки и предприятия тяжелой индустрии и оборонной промышленности.　

4) В быстрой конверсии военного производства и существенном снижении доли военных расходов в государственном бюджете страны с 43 до 24%. Так, по данным ЦСУ, к концу 1946 года валовая продукция министерств вооружения и авиационной промышленности сократилась на 48 и 60% соответственно. Впрочем, вскоре из-за обострения международной обстановки ситуация вновь резко изменилась и в середине 1947 года спад в основных отраслях военно-промышленного комплекса страны опять сменился резким и, главное, качественным ростом, что, по мнению многих авторов, прежде всего из либерального лагеря (В. С. Лельчук, М. А. Молодцыгин, А. Б. Безбородов, А. А. Данилов, Н. С. Симонов, И. В. Быстрова, Е. В. Баев, А. В. Захарченко[44]), очень зримо говорило о начале нового этапа милитаризации советской экономики, который был связан а) с принятием десятилетней программы развития военного судостроения, в соответствии с которой предполагалось построить и передать в состав ВМФ 4 тяжелых и 30 легких крейсеров, 188 эсминцев, 244 крупные и средние подводные лодки, 828 торпедных катеров; б) с необходимостью скорейшего создания новейших видов военной техники и вооружений, в частности реактивной авиации, континентальных баллистических ракет, системы радиолокации и прежде всего атомной бомбы. Даже по официальным данным советской статистики, в IV пятилетием плане на развитие военно-промышленного комплекса