Куриный бульон для души. 101 история для мам. О радости, вдохновении и счастье материнства - Марк Виктор Хансен

Когда очередь дошла до меня, я не могла сдержать гордости:

– Мой сын может ходить. И он идеален.

Мама всегда рядом, когда вы нуждаетесь в ней. Она помогает, защищает, слушает, советует и поддерживает вас физически и морально. Она дарит семье любовь двадцать четыре часа в сутки, семь дней в неделю, пятьдесят две недели в году. Мне не забыть своей мамы как минимум за это, за те недолгие драгоценные годы, которые я имел счастье провести рядом с ней. Но словами не описать той жертвы, на которую она пошла ради меня, своего сынишки.

Мне было девятнадцать лет, и меня забирали в концентрационный лагерь вместе с большой группой евреев. Было ясно, что нам суждено умереть там. Внезапно моя мама выступила вперед и поменялась со мной местами. И хотя это было больше чем пятьдесят лет назад, я никогда не забуду ее последние слова и прощальный взгляд.

– Я прожила достаточно. Ты должен жить, потому что ты еще молод, – сказала она.

Большинство детей рождается лишь однажды. Я родился дважды – у одной и той же матери.

Когда мама умерла, папа решил избавиться от летнего домика.

– Приезжайте, девчонки, и берите все, что хотите, – сказал он нам.

Мы так и сделали.

Я забрала высокий письменный стол, за которым мама часто сидела у солнечного окна, сочиняя письма. Бет взяла картину, где был изображен летний домик. Эллен выбрала статуэтки лошадок, поскольку они с мамой обе любили верховую езду. Затем мы разложили старые письма, слайды и поблекшие фотографии – семейную историю – в дюжину коробок, и каждой из нас досталось по четыре штуки.

Позже я уселась на верхнюю ступеньку своего крыльца и открыла коробку с пометкой «альбомы». Там были фотографии отца, такого статного в своей флотской униформе. А на одной из них была и мама – она стояла, облокотившись на их первую машину. Я перелистывала страницы, и семья росла – вот они купили свой первый дом, взяли машину побольше. На последней странице были и мы – «сестрички в одинаковых платьицах».

Я как будто снова прикоснулась к накрахмаленным оборкам и услышала шорох кринолина, придававшего юбкам объем. Я помнила, как радовалась мама, когда увидела эти наряды в детском магазине нашего городка. Для нас с Эллен нашлись платья по размеру, но не для Бет. Однако продавщица пообещала, что закажет платье четвертого размера, которое придет аккурат к Пасхе. Как же мы обрадовались!

Когда посылка пришла, мама вынула из нее платья, а мы сбились вокруг нее в кучку. Наши наряды были сделаны из облаков белоснежной кисеи с узором в голубую крапинку. Юбки и воротники были отделаны маленькими голубыми бантиками.

– Под цвет ваших глаз, – сказала мама.

Нам разрешили устроить примерку – вечерний «показ мод» для папы. Пока мы крутились в столовой в своих пышных нарядах, он аплодировал без устали. Мы грациозно приподняли кружевные юбки и присели в великолепном реверансе.

Я рассматривала фотографии и вспоминала, как бледное весеннее солнце согревало наши лица в то пасхальное утро. Мы, наверное, заупрямились и не стали надевать пальто по дороге в церковь. Ведь тогда платья помялись бы – и никто бы не увидел, как мы похожи!

Когда пришла пора, я отдала свое платье Эллен, а она передала свое Бет. Но эти крапчатые произведения швейцарского искусства лишь положили начало долгой традиции одинаковых нарядов. Я помнила, как мы наряжались в голубой хлопок и как носили желтые джемперы. Даже отец заразился этой идеей и привез из деловой поездки в Аризону мексиканские платья для всех своих девочек – включая маму.

Это были чудесные белые платья с широким воротом и яркими ленточками на каемках, а их юбки были вырезаны из цельного круга ткани. Папа включил на проигрывателе «Болеро» Равеля, и мы закружились по гостиной как безумные, а наши юбки с лентами трепетали, как бабочки. В конце мы со смехом повалились на пол. Папа сидел в своем кресле и улыбался: «мои девчонки».

Я так ясно помню те первые платья и, к удивлению, не помню, чем все закончилось. Может быть, мама поняла, что мы переросли эту идею. Наверное, она увидела, что мы стали разными, и просто перестала покупать нам одинаковые платья.

Мы повзрослели и пошли по жизни тремя разными путями. Мама бы изумленно покачала головой и сказала папе:

– Как это у нас вышли такие разные дочки?

Он бы только улыбнулся в ответ.

Мы знали, что без мамы в Рождество будет грустно. Мы в первый раз справляли Рождество без нее. Сколько я себя помню, папа всегда дарил маме на Рождество красивую ночную рубашку – длинную, шелковую, с большим количеством кружев. Елка сверкала, но под ней не было большой коробки из магазина «Спокойной ночи». Ради детей мы делали вид, что нам весело, но кругом не хватало мелочей, добавленных маминой рукой.

Внезапно Эллен достала из-под елки одинаковые белые свертки. Они были подписаны решительной рукой папы. Надпись гласила: «От пижамного гномика». Мы открыли подарки и явили свету три одинаковые ночные рубашки из красной фланели.

Вопя от радости, мы вытащили их из обертки и побежали примерять. Когда мы вернулись, папа включил «Болеро» на магнитофоне. Мы с сестрами взялись за руки и сымпровизировали задорный танец. Музыка становилась все громче, а мы кружились все быстрее и быстрее, не обращая внимания на округлившиеся глаза мужей и разинутые рты детей.

Теперь мне смешно, когда я воображаю себе это зрелище: три взрослые женщины в красных ночнушках кружатся как очумелые среди пустых подарочных коробок и обрывков оберточной бумаги. Когда музыка закончилась ударом цимбал, мы повалились на пол, хохоча.

Наши мужья изумленно покачали головой. Младшие дети покраснели со стыда, а старшие надорвали животы от смеха. А папа снова смотрел на нас с улыбкой: «мои девочки».

Мама так и не узнала, какую замечательную традицию она завела.