Непристойно богатый вампир - Женева Ли

чтобы показаться спешащим. Иначе говоря, это было очень по-французски, а Буше был в полной мере парижанином, вплоть до начищенных парадных туфель и шерстяного шарфа, элегантно завязанного на горле.

― Ты проделал весь путь из Парижа ради этого? ― Спросил я. Вампир, которого я знал, ненавидел покидать свой любимый город.

― У меня возникли разногласия с новым управляющим в опере. ― Он пожал плечами. Бармен поставил перед ним стакан, и Буше положил в ведерко для чаевых хрустящую стодолларовую купюру.

― Кто победил?

― Я. ― Он улыбнулся, показав ряды острых белых зубов. Я не стал спрашивать, как. Если он покинул Париж из-за этого, значит, там произошло насилие. Возможно, его изгнали до тех пор, пока преступление, которое он совершил, не сотрется из памяти общества.

― На данный момент я передаю свой опыт местному оркестру.

― Я уверен, что он им пригодится.

― Ты даже не представляешь, ― сказал он с тяжелым вздохом. ― Когда ты приехал?

― Несколько дней назад, ― ответил я отрывистым тоном. Между нами были теплые отношения, но вряд ли я считал его другом. Доверять вампирам других семей было невозможно. Но мы с Буше оба любили музыку, поэтому с ним было легче найти общий язык, чем с другими.

― Есть фаворитки? ― Он окинул взглядом окружающую нас толпу, его взгляд скользнул по смертным женщинам в зале. ― Я тебе не завидую. Я бы никогда не смог выбрать. Они так пьяняще пахнут.

Я скривился от этого намека. Я изо всех сил старался не обращать внимания на запах крови, благоухающий в воздухе. Все присутствующие здесь смертные мужчины и женщины принадлежали к семьям, не менее древним, чем у вампиров. Как и их предков, их готовили к тому, чтобы они стали идеальными кандидатами и составили пару вампиру. Для людей они были удивительно привлекательны. Семьи фамильяров тратили годы на воспитание своих самых красивых и талантливых детей, чтобы привлечь наше внимание. В большинстве случаев вампиры и фамильяры заключали временные соглашения, которые могли длиться годами, а то и десятилетиями. Но Обряды делали ситуацию несколько интереснее. Эти люди боролись за брак и возможность помочь произвести на свет наследника.

Как будто миру нужно было больше вампиров.

― Почему мы до сих пор участвуем в этом отборе скота? ― Спросил я его.

Темные брови Буше удивленно сошлись, как две шевелящиеся гусеницы.

― Разве твоя мать не сказала тебе?

― Она меня избегает, ― сказал я ему. Я не видел ее с момента своего приезда. О сегодняшнем мероприятии меня известили приглашением с гравировкой и смокингом, который ждал меня в моей квартире в центре города.

― Сабина действительно любит свои игры. ― Он пригубил остатки своего напитка. ― Вечеринка — не место для обсуждения серьезных вопросов, но Совет решил, что приток новой крови необходим.

― Уж не детей ли ты имеешь в виду? ― кисло сказал я.

― Серьезно? ― спросил он. ― Ты говоришь так, как будто они тебе не нравятся.

― А что мне должно нравиться? Подгузники? Плач? ― Дети чистокровных вампиров отличались от смертных младенцев только рационом питания и продолжительностью жизни. Остальное было до гротеска похоже.

― Твоей матери придется потрудиться. Не думаю, что она тебя избегает, ― со смехом сказал Буше. ― Думаю, она разрабатывает стратегию битвы.

Наш разговор прервала группа музыкантов, которые остановились в нескольких футах от входа, чтобы поглазеть. Я закатил глаза на Буше, который лишь рассмеялся, наблюдая за ними в освещенное зеркало бара. Ряд бутылок, выстроившихся как армия солдат, мешал мне разглядеть их всех. Зачем всем претенциозным барам зеркало? Но люди не задержали нашего внимания. Темные глаза Буше переместились на более интересных вампиров и фамильяров, отражающихся на бутылках и между ними, как в жутком зеркале заднего вида.

― Разве они не должны быть под внушением? ― спросил я, все еще думая о людях. Перед крупными мероприятиями принято мысленно готовить всех присутствующих. Группа вампиров была слишком сверхъестественной, чтобы проигнорировать это.

― Совет становится все более прогрессивным, ― сказал он мне. Я понял, что Буше думает об этом, по неприязни, прозвучавшей в его словах. ― Внушение должно применяться только в крайних случаях.

Я поморщился.

― В следующий раз нам отрежут яйца.

― Этого никто не допустит, ― мрачно сказал он. Но прежде чем я успел потребовать от него дополнительной информации об Обрядах или внезапном гуманизме Совета, он схватил свои перчатки. ― Боюсь, мне нужно сделать обход. Ты же не будешь прятаться здесь весь вечер?

― Полагаю, что в какой-то момент я уйду, ― сказал я, когда он снова натянул перчатки. Я достал свои собственные кожаные из внутреннего кармана куртки. Это была необходимая мера предосторожности в смешанной компании, но я ненавидел носить их.

― От тебя не убудет, если ты немного развлечешься, ― напомнил мне Буше, заканчивая поправлять манжеты. Он оставил меня, чтобы я присоединился к толпе, болтающей и охающей друг с другом.

От меня не убудет. В этом-то и была проблема. Это была просто пытка, которой не было конца. Но Буше был прав. Я смогу повеселиться в Сан-Франциско, как только покину эту скучную вечеринку. Я решил найти маму и выслушать ее лекцию о семейных обязанностях и обязательствах, чтобы затем уехать.

Повернувшись, я поставил свой стакан на барную стойку и, сбросив перчатки, потянулся за бумажником. Бармен смотрел, как очередная крупная купюра падает в его ведерко. Слишком легко забыть о том, что небольшие деньги для нас — это гораздо большие деньги для смертных. Раньше внушение избавляло их от любопытства по этому поводу. Но теперь появились новые правила, не имеющие никакого смысла. Это было так присуще вампирам — изменить неправильное поведение, чтобы оказаться на правильной стороне истории.

Но прежде чем я успел обернуться, в воздухе, как предупреждение, появился запах.

Кровь. Но не просто кровь.

Я почувствовал ее запах раньше, чем увидел.

Раздавленные лепестки роз, укрывающие пол на званом обеде Марии-Антуанетты. Жженый сахар и бархат фиалок, нанесенные на фарфоровое горло. Тепло огня, пылающего в венецианском очаге. Сладкий миндальный аромат женских бедер, обхвативших мою шею. Казалось, что моя жизнь была отмечена ее отсутствием в той же степени, в какой этот момент был отмечен ее присутствием. Мне потребовалось усилие — большее, чем я прилагал за многие столетия, — чтобы не повернуться и не посмотреть, как она идет через комнату. Терпение не входило в