Гладиатор. Книга 1. Тевтонский Лев - Андрей Посняков

— Ага, ясненько… — Участковый зябко потер ладони. В кабинете действительно было довольно прохладно, несмотря на то что на улице стоял жаркий и солнечный летний день. — А главный у вас, я так понимаю, гражданин Васюкин Геннадий Игоревич.

— Васюкин? — Беторикс нахмурился, припоминая, кто из вожаков носит подобное имя. — Не уверен…

— Может, хватит врать, а? — Лейтенант не сдержался, грохнул кулаком по столу. — Не уверен он! Васюкин, можно сказать, вас сюда и созвал, а…

— Так вы про Мастера говорите! — сообразил Беторикс. — Да, я его знаю, конечно. У нас его Мастером зовут, ну, не в том смысле, как у Булгакова… Он раньше ролевиком был и там в мастерах ходил. Оттуда к нам многие приходят.

— А Булгаков этот кто — тоже из ваших?

— Да нет, это писатель такой был.

Виталий подавил улыбку — ну и кто тут придурок?

— Все вы там… п-писатели! — с затаенной ненавистью пробурчал участковый. — Ладно, давайте рассказывайте, как там дело было?

— Осмелюсь спросить: а адвокат мне не положен?

— Тьфу ты! — Лейтенант зло сплюнул в урну и, как показалось Замятину, издевательски рассмеялся. — Ну народ! Насмотрятся всяких дурацких фильмов, потом сами уже не знают, чего хотят. Адвокат, надо же! Вы что — обвиняемый? Пока и не свидетель даже…

— Но вы же меня допрашиваете?

Полицейский махнул рукой:

— А еще аспирант! Да и следак прокурорский у вас в знакомцах. Ну, как я могу вас допрашивать — я же не следователь, и отдельного поручения у меня нет, потому что еще нет и дела. Устал уже объяснять — у меня просто материал проверки, первоначальный материал, понимаете? По факту причинения гражданину Рашкину телесных повреждений, нанесших средней тяжести вред здоровью. Пока — средней тяжести, а дальше там, очень может быть, и тяжкие будут, но это уже дознания или следствия проблемы, не мои. Мне сейчас главное — первоначальный материал собрать, установить, а не было ли там умысла или, скажем, преступной небрежности? Больно уж повреждения хитрые…

— Что значит — хитрые повреждения? Бревно с катапульты сорвалось, это бывает.

— Так-так, продолжайте! — Пальцы участкового проворно забегали по клавишам.

— Ну, понимаете, и в самом деле случайно все получилось — мы с галлами оппидум строили…

— Что строили?

— Ну, укрепление, крепость. А Кассия, то есть Рашкина, попросили помочь бревно подержать, он как раз проходил мимо. Там неподалеку римляне из пятой центурии катапульту испытывали. Идиоты, конечно, что таким делом в людном месте занялись, но, как говорится, не ищи злого умысла там, где все объясняется глупостью. Ну и попало бревнышко прямо Кассию в грудь. Хорошо, на излете уже. Но это чистой воды случайность. Катапульта вообще для прицельной стрельбы не предназначена, это же не лук! Был бы у кого-то умысел нехороший — это иначе делается. То есть могло бы сделаться. Выстрелить в глаз, когда сражение начнется, потом не разберешься, чья стрела. Убить не убьешь, но без глаза можно человека оставить. У московских был такой случай, ходит один теперь, как Потемкин, с двадцати шести лет без глаза. Или топором по шее приложить чуть сильнее, чем следует, — тоже потом поди разберись, кто это в общей свалке сделал. А катапультой умышленные повреждения причинять — слишком сложно и малоэффективно. Это дураком надо быть. И потом еще глупое лицо делать, потому что…

Виталий хотел сказать «потому что легко установить, кто возле катапульты стоял», но умолк — нечего людей подставлять, хоть они и идиоты. Пусть участковый сам догадается, если сумеет.

— И часто у вас такие случаи бывают? — неприязненно уточнил лейтенант, который теперь явно держался об исторической реконструкции самого нехорошего мнения.

— Такие — это умышленные повреждения? Доказанных — ни одного, да и по общественному мнению тоже. У «позднятников»[2]бывает, они вообще бьют без ума и жалости, потому что все в железе, их так и зовут — консервные банки. А мы друг друга бережем, и травм у нас гораздо меньше. Ранние эпохи жалеют друг друга, мы же все свои. Товарищи и братья, как из одной деревни. Это каким же гадом надо быть? А так травмы случаются, даже тяжелые — оружие-то железное. На каждом фестивале, как правило, два-три перелома или рассечения, не считая ушибов, но трупов ни одного за все время, слава богу. Зато, если у кого-то тяжелые повреждения, мы со всей тусовки деньги на лечение собираем. По сто тысяч, по полмиллиона… А неприятности никому у нас не нужны, поэтому за техникой безопасности руководители следят. Без шлема, например, на поле не допустят, разве что знаменосцев и лучников, которые издалека стреляют, а в драку не лезут. Так что для здоровья наше увлечение опасно не более, чем футбол или любой другой вид спорта с непосредственным физическим контактом. А несчастные случаи или дураки встречаются везде.

Лейтенант помолчал. Похоже, беседа подходила к концу.

— Кто еще может подтвердить ваши показания?

— Да кто угодно! Десятник мой, Эпоред, рядом был, то есть Кряквин Эдуард Евгеньевич, потом еще Кукушкин Николай Викторович… Нет, он несовершеннолетний. Если человеку шестнадцать, он в свидетели годится? А не своих я только по антуражным именам знаю, у их командиров надо спрашивать.

— Да-а-а. — Участковый покачал головой. — Вроде взрослые солидные мужики, а как дети малые! Не заигрались в войнушку-то?

— А что, лучше перед теликом прорастать? — Замятин пожал плечами. — Вы как свой отпуск проводите?

— Ага, отпуск! Кто бы его еще дал отгулять полностью!

— Но все-таки?

— Ну, на рыбалку езжу, на охоту бывает.

— Вот видите! А чем наши фестивали хуже охоты? Это научно-просветительская деятельность, между прочим, а не зверюшек убивать. «Живая история»! Сейчас у нас тут просто маневры, что-то вроде расширенной тренировки по общему плану, но чаще бывают открытые фестивали, где все это делается для туристов и люди могут вживую увидеть, как наши далекие предки одевались, какими занимались ремеслами, как сражались, готовили еду — как они жили! Мы занимаемся научным поиском, поддерживаем связь поколений, культурную преемственность, сохраняем национальную идентичность!

— Да, я знаю, что вы все националисты и экстремисты, — скривился участковый. — Латентные…

— Обзываться-то зачем? Любить свой народ и свою культуру еще не значит ненавидеть чужую и тем более бить морду ее представителям. А я еще кроме истории и социологией занимаюсь, диссертацию пишу.

— С вами-то все понятно, — хмыкнул лейтенант. — Вот что остальных влечет?

— А зачем люди занимаются спортом или в театре играют? По-вашему, желание знать историю своего народа или человечества вообще — это странно? Подозрительно? Парни хотят стать мужчинами, научиться владеть оружием, водить старинные ладьи. Я одного знаю, он к нам пришел после того, как кругом начались разговоры о конце света. Хочу, говорит, чтобы меня научили жить без электричества. И у нас ведь научат! Вы же понимаете: современный горожанин слишком оторван от земли и природы, он полностью зависит от общества и никак не способен обеспечить собственное выживание. Да отключи в наших домах свет и воду — мы все передохнем! А реконструкция возвращает человека к земле, насколько это вообще возможно в наших условиях. Мы сами шьем одежду и обувь, делаем все нужные для жизни предметы, умеем костер разжигать без спичек, кремнем и огнивом. Не все, но кое-кто умеет. У нас в походы на выживание ходят, зимой в том числе, и вообще ничего из современных вещей с собой не берут, только то, что уже было в десятом веке: ни спичек, ни спальников, даже мобильник максимум один на всех, на самый крайний случай… И ничего, все живы пока. Мы чувствуем себя людьми, а не букашками на асфальте. К тому же тут круг общения — интересные люди, которые что-то могут и чего-то хотят, а не только перед телевизором валяются.