Амазонка - Алиса Клевер

Ответ был очевиден. Передо мной стоял мужчина такого класса, о котором ни я, ни даже моя мама никогда не мечтали. Не штампованный рекламный красавец с квадратной челюстью, голубыми глазами и волосами, высветленными в стиле «калифорнийское мелирование». Мужчина – уникальный экземпляр, единственный в своем роде.

И бесил он меня тем, что такие, как он, никогда не посмотрят в мою сторону.

* * *

Я провела в клинике целый день, устраивая маму в палате, объясняясь с медицинским персоналом, решая бесконечные вопросы, неизбежные в такой ситуации. Мама держалась молодцом, хотя и запаниковала, когда ее попытались переодеть в тонкий балахон с веревочками, неплотно завязывающимися на спине. Сквозь ткань проглядывало бы то, что мама даже Кузьме, скорее всего, не показывает. Не при свете дня, во всяком случае. Так что я настояла, чтобы на осмотр и анализы мама пошла в своей одежде.

Андре оставил нас на попечение своих медсестер и больше не появлялся. Хвала небесам.

– У тебя есть все необходимое? – спросила я у мамы, чувствуя себя значительно увереннее в отсутствие «мушкетера» Андре.

– Неужели тут никак нельзя настроить хотя бы один русский канал? Хотя бы Первый? – недоумевала мама.

– А ты считаешь, что Первый канал смотрят по всему миру? – рассмеялась я.

– Мы не так далеко от дома, – пожала плечами мама. – Я уж думала, Эрнст как-то договорится с парижанами.

– Мам, я узнаю.

– Я умоляю тебя! Тут все наши поправляют здоровье! Должен быть Первый!

– Поправляют здоровье? – хмыкнула я. – Подрезают кожу, ты хочешь сказать?

– Не поднимай брови, у тебя так появятся ранние морщины, – тут же одернула меня мама. Ранние морщины меня не волновали. Есть своя прелесть в том, что ты обладаешь стандартной внешностью, растрепанными волосами и угловатым телом. Зато маму моя неухоженность расстраивает. Всю жизнь так – то я слишком неловкая и угловатая, то слишком тощая, то ем много, то волосы надо подровнять, то на ведьму похожа. Мама так и не смирилась с тем, что бог ей послал колючего ёжика вместо ребенка, и фотографироваться с ним для обложек было всегда крайне затруднительно. Я ненавидела журналистов с детства. Кричала, вырывалась и устраивала истерики.

– Мам, все хорошо? – спросила я, уже стоя в дверях.

– После того, как ты нахамила моему врачу? – сказала она, и явный скепсис в ее голосе расстроил меня.

Я вышла из клиники и огляделась. В гостиничном номере меня ждали пачки непереведенных текстов, научный фильм BBC о континентах. Но вместо того чтобы мирно устроиться в кресле с компьютером на коленях, я вновь вышла на улицу побродить по Парижу.

А кто бы поступил иначе? В конце концов, я никогда не была во Франции.

Я продиралась сквозь улицы, то столбенея перед ослепительно красивой вечерней иллюминацией, то ускоряя шаг, опасаясь за свою безопасность. Незнакомый город, и я в нем – совершенно одна, одинока, свободна как ветер.

Я приложила ладони к щекам, они горели. Перед глазами он – чуть склонился и смотрит мне прямо в глаза. Взгляд острый, серьезный, без тени улыбки. Темный мед.

Нужно позвонить Сереже.

– Мадам, вам оставили записку, – остановил меня портье, когда я уже стояла у лифта. Еще утром это был мамин отель, а теперь я одна – полноценная владелица роскошного номера на втором этаже, в самой глубине крыла, подальше от кафе и ресторана.

– Мерси, – пробормотала я, забирая пропитанный все тем же ароматом отеля лист с фирменными вензелями. Записка была, конечно, от мамы. Черт, я забыла, чем рискую, отключая телефон. Мама терпеть не может того, что я живу совершенно отдельной от нее жизнью, но чтобы тут, в Париже, где я существую исключительно ради нее, я пропадала и становилась «недоступным абонентом»! Это просто неприемлемо.

Я прошла в номер, сбросила босоножки, тонкие хлопковые брюки и майку-топ. После нескольких часов блуждания по незнакомым улицам я чувствовала себя запыленной и усталой. Я – пилигрим, а тяжелая ванна с изогнутыми краями – святой Грааль.

– Да, мам, что случилось?

– Ты спрашиваешь у меня, что случилось? Я думала, что мне придется вызывать полицию и искать тебя по всему Парижу! Я уж решила, что тебя ограбили и отобрали телефон. Я звонила в номер, звонила на мобильный, я звонила этим чудовищным сотрудникам отеля. Они говорят по-английски, по-немецки и, кажется, по-итальянски, но только не по-русски. Зачем! Это всего-навсего самые богатые туристы Европы. И самые щедрые туристы Европы.

– Мам, ты меня зачем искала? – перефразировала я вопрос в нетерпении, так как святой Грааль манил, вода набиралась.

– Я… Даша, мне кажется, этот врач теперь меня игнорирует.

– Что? – нахмурилась я.

– Он не заходил ко мне в палату, прислал каких-то студенток. Мне ставили капельницу.

– Может быть, так положено? В конце концов, ты сама говорила, что он – звезда, этот хирург.

– Я тут первый день. У меня крови взяли литр, наверное. Тебе тоже нужно сдать кровь – ты же родственница.

– Зачем? – заволновалась я.

– Ну… не знаю. Донором стать.

– Чего? Новое сердце для снежной королевы? – усмехнулась я.

– Дашка, опять ты меня расстраиваешь! Спроси у медсестры. У них там миллион вопросов. И еще, я не могу больше смотреть, как животные совокупляются и пожирают друг друга. Что ты мне включила?

– Мама, переключи канал. На любой другой.

– Я не знаю как…

– Только не говори мне, что не умеешь пользоваться пультом от телевизора, – выдохнула я. – Меня все равно сейчас к тебе не пустят. Я приеду завтра, с самого утра.

– Я не знаю, что мне делать с этим врачом. Вдруг он обиделся на тебя?

– На меня? – опешила я.

– Конечно! Ты говорила чудовищные вещи. Знаешь, какие врачи чувствительные.

Я не знала, насколько врачи чувствительны и в особенности насколько чувствителен этот конкретный врач, Андре Робен, и могла ли я так уж сильно задеть его чувства. Вообще-то я могу. Мне даже Сережа говорил, что я вредная и что со мной сложно. Дурацкий характер, опять же. Но ведь Андре врач. Он не станет мешать чувства и работу, верно? Он не станет хуже относиться к пациентке только потому, что у нее вредная, колючая дочь, которая презирает пластическую хирургию.

Или станет?

Я подскочила в кресле и побежала в ванную комнату, где вода уже налилась до краев и вот-вот могла начать заливать полы. Устроить потоп в дорогущем номере – это не самое лучшее, что можно сделать в первый же вечер в Париже.

– Может быть, тогда отменить все вообще? – осторожно поинтересовалась я. Пустые надежды. Мама долго молчала.

– Нет. Ты приезжай с самого утра, – и она повесила трубку. А на меня накатило раскаяние.