Имя врага - Ирина Лобусова

— Ему придется, — голос Рыча прозвучал уныло.

Было понятно, что оставаться здесь больше нет никакого смысла. Стекло и Рыч медленно побрели к пустырю, каждый думая о своем.

Два дня спустя

К ночи начался шторм. Было далеко за полночь, когда Филин в одиночку пробирался вдоль сараев, стремясь как можно скорей выйти на тропу, ведущую к лагерю. Он был пьян, и напился от боли и унижения. Все вокруг плясало дикий, фантастический танец, движения которого повторял штормовой ветер.

Филин был рад, что ночная темнота — плотная, как покрывало, не пропускающее воздух. Как то казенное, жесткое покрывало, под которым, набросив на голое тело, его избивали воспитатели в детдоме, потому что битье под покрывалом не оставляет следов.

Эта ночная тьма скрывала его раны, и Филин был страшно рад, что никто не увидит его таким. Что стало бы с его авторитетом, который он так долго завоевывал, если бы все его прихлебатели увидели разбитое лицо, кровавые, сжатые в суровую нить губы и тело, исполосованное солдатским ремнем?

Теперь Филина били в милиции, били жестоко и долго — в этот раз ему не повезло. Так не повезло, что эта черная полоса вообще могла закончиться полным провалом в его жизни. И было неизвестно, что его после этого ждет.

Филина взяли на Привозе. Он попался во время облавы, в мясном ряду, когда двое его подручных выбивали дань у торговок молоком. Филин выполнял задание Валета — вора, контролирующего торговые ряды. Больше всего на свете он мечтал окончательно свалить из спецказармы, как называл про себя детский лагерь, и занять свое место в банде Валета как его правая рука.

Но у Валета и без того были проблемы с местными авторитетами — многие выскочки-воры разевали рот на жирный кусок Привоза, потому он боялся связываться с несовершеннолетним. К тому же официально Филин числился в спецлагере. А значит, или в случае побега, или следов, оставленных в каком-нибудь деле, его сразу найдут. Да и не из детских служб дамочки, не сопляки, а матерые мужики, из самой уголовки, которых давно уже не обманывали ни место воспитания Филина, ни его детский возраст. Вот и осторожничал Валет, хотя ему и самому хотелось иметь такого надежного, проверенного человека в тылу.

В том тылу, на который все больше и больше наступали матерые волки — новые, наглые воры, недавно приехавшие в город и уже мнящие себя королями. Поэтому Валет давал Филину все больше и больше сложных поручений, зная, что он справится с ними лучше старых, опытных бандитов.

А выбивать долг с торговок Привоза было сложно — те не только начинали голосить, не только звали на помощь местных грузчиков, но и натравливали друг на друга конкурирующие банды, причем врали так художественно, что конфликты разгорались не на шутку.

Однако даже привозные торговки, отпетые из отпетых, прошедшие огонь и воду на своем нелегком, пестром пути, пасовали перед детьми — перед грязными, чумазыми беспризорниками, которых жалели всем своим не успевшем очерстветь большим женским сердцем. Не понимая, что подпускали к себе не детей, а самых страшных волчат, превращающихся в волков.

При виде подручных Филина торговки теряли бдительность, и так удавалось добираться до самых осторожных. Ну а методы Филина были более жесткими, чем у взрослых воров.

Он подкатывал к жертве, о которой предварительно узнавал очень многое с помощью своей разведки из настоящих беспризорников, плативших ему дань, и начинал прямо и жестко. Он говорил так: — У тебя есть внук, Петенька? В селе живет, под Балтой? Так вот, знаешь, что с твоим внучком будет, когда я в то село приеду? Догадываешься, старая? Слыхала, как мы деньги у сопляков школьных выбиваем? Так то деньги, мы их даже не трогаем. А тут… В общем, не будь шкурой, не жмотись, и все, что сказал Валет, отдай ему по-хорошему. Иначе с твоим Петенькой я уже завтра увижусь…

Торговки теряли дар речи, бледнели, тряслись, расстегивали шерстяные юбки, к поясам которых в носовом платке были пришпилены деньги, и отдавали дрожащими руками мятые, засаленные купюры.

И вот в разгар такой удачной операции, когда очередная старуха уже отсчитывала деньги, на Привозе появились НКВДшники, да еще с винтовками! Двое пацанов Филина пустились наутек и тут же попались прямо им в лапы. А следом за ними и Филин. Впрочем, его прекрасно знали, поэтому сразу отвели в милицейский участок, а уже оттуда этапировали в главное управление, перевезя даже по-царски — в красивом, блестящем автомобиле.

Филин только посмеивался. Это было для него не впервой. Он знал, что его просто запишут в конторские книги, погрозят пальцем и отправят обратно в лагерь, где ему абсолютно ничего не будет за побег. Он так привык к безнаказанности, что держался нагло, матерился, как заправский урка, и даже сам швырнул на землю деньги, отобранные у торговки с Привоза, точно зная, что завтра же вернется и отберет еще больше.

Но тут Филину не повезло. Он насторожился в тот самый момент, когда в кабинет, где должны были его записывать и грозить пальцем, вошли двое коренастых мужчин в кожаных тужурках. Филин сразу же просто нюхом почувствовал исходившую от них опасность.

Нюх у него всегда был развит. Иногда он мог даже читать мысли по лицам, предсказывать события, чем поражал окружающих, которые видели в нем колдуна. На самом деле никаких мистических и уж тем более магических способностей у Филина не было. Нюх его развился в тот самый момент, когда его отправили в детдом, и нужно было выжить, просто выжить там, где все хотели его убить, где голод, холод и побои были ежедневной нормой, взращивая в нем только лицемерие и бешеную жестокость. Этой жестокостью он захлебывался точно так же, как и собственной кровью, которая текла из разбитого носа и губ…

В детдом Филина отправили после того, как отец в пьяном угаре зарезал кухонным ножом его мать. Его и двух братьев разбросали по детским домам области. И очень скоро в памяти Филина не осталось ни их имен, ни их лиц. Они исчезли, растворились в той, прошлой жизни, о которой он старался не вспоминать во мраке того ужаса, в который попал…

…Двое в кожанках вошли в кабинет, закрыли за собой дверь. При их виде добродушного инспектора, старого знакомого Филина, как ветром сдуло. Они остановились напротив, и тот, кто был пониже, но пошире в плечах, спокойно произнес:

— Ну что, попался, гнида? Учти, мы все о тебе знаем. И про делишки твои, и про все прочее. И плевать мы хотели на твой нежный возраст! Теперь ты нам все будешь рассказывать — все, что мы скажем. Учти, только так ты выживешь. Иначе расстреляем без слов на заднем дворе.

— Не имеете права, я несовершеннолетний! — хохотнул Филин.

— И начнешь говорить со своего дружка Валета, — низкий пропустил его детское замечание мимо ушей.

— Да пошли вы!.. — выкрикнул Филин, еще не понимая, что это был неверный ответ.

В тот же самый момент его моментально раздели догола и стали бить. Так, как его не били никогда в жизни. Несколько раз отливали холодной водой, приводили в чувство, а потом били снова и снова, с той методичной жестокостью и целенаправленностью, которая бывает пострашней самой отъявленной злобы. И все время требовали говорить о Валете — то, что они хотели узнать.