Последний опыт - Говард Лавкрафт

гигантом, полным сил и энергии, а теперь, как он намекнул, медленно и мучительно умирал из-за того, что Кларендон не хотел давать ему необходимого лекарства.

— Вы хотите сказать, — воскликнул председатель, — что доктор Кларендон отказывается дать этому человеку то, что необходимо, зная, что его можно спасти?

— Именно так, — подхватил доктор Джоунз и замолчал, так как дверь открылась и вошел сам Кларендон. Он холодно кивнул Джоунзу и с неодобрением поглядел на незнакомого посетителя.

— Доктор Джоунз, мне казалось, вы знаете, что этого больного вообще нельзя беспокоить. И разве я не говорил вам, чтобы посетителей не впускали без специального разрешения?

Но председатель вмешался, прежде чем его племянник смог представить его.

— Простите, доктор Кларендон, но правильно ли я понял, что вы отказываетесь дать этому человеку лекарство, которое спасло бы его?

Кларендон холодно взглянул на него и ответил с металлом в голосе:

— Это неуместный вопрос, сэр. Я здесь начальник, и посетители не допускаются. Пожалуйста, немедленно покиньте помещение.

Председатель совета, втайне обладавший немалым актерским дарованием, ответил с большим высокомерием, чем было необходимо.

— Вы меня неправильно поняли, сэр! Я, а не вы, здесь хозяин. Вы разговариваете с председателем совета тюрьмы, Более того, должен сказать, что считаю вашу деятельность угрозой благополучию заключенных и должен сделать предложение о вашей отставке. С этого момента руководить будет доктор Джоунз, а если вы намерены оставаться здесь до официального решения, то будете вынуждены подчиняться ему.

Это был великий миг в жизни Уилфреда Джоунза. Больше ни разу в жизни не довелось ему пережить момента такого торжества, а потому не будем питать к нему недобрые чувства. В конце концов, он был не столько плохим, сколько мелким человеком, и мог следовать лишь кодексу мелкого человека — заботиться о себе любой ценой. Кларендон застыл, уставившись на говорившего, будто соображая, не сошел ли тот с ума, но в следующий миг торжествующее выражение на лице доктора Джоунза убедило его, что происходит действительно нечто важное. Он ответил с ледяной вежливостью.

— Вы, несомненно, именно тот, кем себя называете, сэр. Но, к счастью, меня назначил губернатор штата, и, таким образом, только он и может это назначение отменить.

Председатель и его племянник смотрели на него в недоумении, не понимая, до какой степени может доходить невежество этого человека в светских делах. Затем старший, уяснив положение, рассказал ему все подробно.

— Если бы я нашел, что поступающие сигналы несправедливы к вам, — заключил он, — я бы отложил принятие решения, но случай с этим несчастным и ваше собственное заносчивое поведение не оставляют мне выбора. Итак…

Но доктор Кларендон перебил его резким тоном.

— Итак, в настоящее время я здесь начальник, и прошу вас немедленно покинуть это помещение.

Председатель побагровел и взорвался:

— Послушайте, да вы понимаете, с кем вы разговариваете? Я вас выставлю отсюда, черт бы побрал вашу наглость!

Но ему едва удалось закончить эту фразу. Внезапно превращенный оскорблением в сгусток ненависти, великий ученый нанес двойной удар обоими кулаками с такой сверхъестественной силой, какой никто бы в нем не заподозрил. И если необычной была сила, то не менее исключительной оказалась и точность этого удара: даже чемпион ринга не мог бы добиться лучшего результата. Оба — и председатель, и доктор Джоунз — были сражены наповал, один — в лицо, другой — в подбородок. Свалившись, как срубленные деревья, они неподвижно лежали на полу без сознания. Кларендон, успокоившись и совершенно овладев собой, взял шляпу и трость и вышел, чтобы присоединиться к сидевшему в лодке Сураме. Лишь когда они тронулись, доктор наконец дал словесный выход снедавшей его ужасной ярости. Затем, с перекошенным от ненависти лицом, он призвал на головы своих врагов проклятия звезд и надзвездных бездн, так что даже Сурама содрогнулся, сотворил древний знак, который не описан ни в одной книге по истории, и впервые забыл рассмеяться.

IV

Джорджина старалась, как могла, смягчить нанесенный брату удар. Он вернулся домой, истощенный морально и физически, и бросился в кресло в библиотеке. В этой сумрачной комнате его преданная сестра мало-помалу узнала почти невероятную новость. Она сразу же принялась нежно утешать его и заставила понять, какой огромный, хотя и невольный, вклад в его величие внесли все эти нападки, преследования и даже само смещение с должности. Он пытался отнестись к этому с присущим ему равнодушием, и, пожалуй, смог бы добиться этого, если бы дело касалось лишь его личного достоинства. Но потерять возможность заниматься научными исследованиями — этого он был не в силах перенести, и, вздыхая, снова и снова повторял, что еще три месяца работы в тюрьме могли бы наконец дать ему столь долго искомую бациллу, которая сделала бы любую лихорадку достоянием прошлого.

Тогда Джорджина прибегла к другому способу ободрения и сказала, что, разумеется, тюремный совет снова пошлет за ним, если лихорадка не закончится или, наоборот, вспыхнет с новой силой. Но даже это не подействовало, и Кларендон отвечал лишь короткими, горькими, ироническими и малопонятными фразами, всем тоном показывая, как глубоко укоренились в нем отчаяние и обида.

— Закончится? Снова вспыхнет? О, разумеется, закончится! По крайней мере, они так подумают. Они будут думать что угодно, независимо от событий! Невежественные глаза не видят ничего, и плохие работники никогда не делают открытий. Наука никогда не поворачивается лицом к таким людям. И они еще называют себя врачами! Ты только представь этого осла Джоунза моим начальником!

Ухмыльнувшись, он разразился таким дьявольским хохотом, что Джорджина вздрогнула.

Все последовавшие дни уныние безраздельно царило в доме Кларендонов. Неутомимый ум доктора погрузился в полную и безысходную депрессию, и он наверняка отказался бы от еды, если бы Джорджина силой не заставляла его принимать пищу. Большая тетрадь с наблюдениями в закрытом виде лежала на столе в библиотеке, а маленький золотой шприц с сывороткой против лихорадки — его собственное искусное приспособление с запасным резервуаром, прикрепленным к широкому золотому кольцу на пальце, — праздно покоился в маленьком кожаном футляре рядом с ней. Энергия, честолюбивые замыслы и неутолимое желание наблюдать и исследовать, казалось, умерли в нем; он ничего не спрашивал о своей клинике, где сотни пробирок с культурой вируса выстроились в ряд, напрасно ожидая его.

Бесчисленные животные, которых держали для опытов, резвились, живые и хорошо откормленные, под ранним весенним солнцем, и когда Джорджина, прогуливаясь между рядами роз, подходила к клеткам, она испытывала какое-то неуместное счастье. При этом она понимала, как трагически мимолетно оно — ведь начало новой работы вскоре сделало бы всех этих маленьких