Не проблема, а сюжет для книги. Как научиться писать и этим изменить свою жизнь - Джессика Лоури

Проснуться – и все сначала.

В горе меня до сих пор больше всего удивляет то, сколько времени проводишь, не чувствуя ничего. Казалось бы, нужно рыдать, страдать от боли – сильной, как инфаркт. Но полная бесчувственность – ни любопытства, ни радости, ни раздражения – это поразительно, и подготовиться к этому невозможно.

Ничего.

Четыре месяца полной занятости горем я-робот вполне справлялась с жизнью – и это показывает, насколько сильна была моя депрессия. Пробуждение произошло 15 января. Зое было три года. Она была упрямой, самовольной и настырной, как любая достойная трехлетка. Пожалуй, даже слишком, потому что для меня она всегда была принцессой-фурией.

За окном прогремел гром, сверкнула молния. Я поняла, что дорога будет трудной. Кроме того, начался новый семестр, и мне придется вести новые уроки, знакомиться с новыми учениками, отвечать на новые вопросы. Жизнь казалась тяжким ярмом. А еще в моем животе рос маленький человек. Ощущение пустоты не оставляло меня. Оно постоянно присутствовало в моей душе, и тем утром я никак не могла подняться с постели.

Но я все же поднялась. Думаю, все дело в мышечной памяти.

В тот день Зоя категорически отказалась идти в детский сад. Она упрямилась больше, чем обычно. И все же мы проделали всю процедуру. Преодолев нежелание двигаться, я устроилась наверху лестницы, ведущей в подвал, возле двери гаража и стала надевать на Зою брючки. Она мне не помогала, а усердно дрыгала ногами, как заводная кукла. Я стала натягивать на нее кофточку. Зоя завизжала. Я попыталась застегнуть кофточку, но девочка просто улеглась на пол и продолжала визжать.

Настала очередь ботиночек.

Зоя яростно дернула ногой и попала мне по лицу. Шмяк. Боль была оглушающей. Я выругалась. Сила этого удара пробилась сквозь мою пустоту и высвободила волну чистой черной ярости. Это было что-то пугающе первобытное. Я и не подозревала, что во мне живет такой монстр.

Тут я должна прерваться и сказать, что мои родители, несмотря на все их недостатки и слабости, никогда на меня не кричали, не говоря уже о том, чтобы шлепнуть или ударить. Меня воспитывали экологически чистым пацифистом, убежденным в том, что любой конфликт и стресс всегда можно разрешить путем эффективного и открытого общения. Мысль о том, что ребенка можно ударить, была мне столь же чуждой и отвратительной, как желание отрезать собственный палец. Как я могу ударить Зою, мою сладкую девочку, крохотный нежный орешек, которому я включала музыку, когда она жила в моем животе?! Я же мечтала о родах в воде, чтобы свести к минимуму стресс вхождения ребенка в этот мир. Я кормила ее грудью целый год, несмотря на работу с полной занятостью и сорок минут езды в одну сторону, – мне хотелось обеспечить ее всем, чтобы она росла здоровой.

Ударить ребенка – это немыслимо.

Но, черт побери, мне захотелось ответить.

Я была готова ударить ее в ответ.

И мне хотелось не просто ударить ее. Мне хотелось избить ее, заставить ее замолчать, наказать ее, заставить страдать так же, как страдаю я, чтобы это помогло мне наконец хоть что-то почувствовать, потому что я тону в бесчувствии и не могу выбраться, не могу заставить себя ощутить хоть что-то, даже когда я забочусь о собственном ребенке…

Я до сих пор ощущаю ту волну гнева и ярости, которая захлестнула лестницу моего дома.

Я до сих пор вижу покрасневшие щечки Зои и ужас в ее прекрасных зеленых глазках.

Она поняла, возможно, почувствовала, что я собираюсь сделать.

Я уже занесла руку в воздух, но сдержалась и выбежала из дома. Подобно женщине-оборотню, я убежала из собственного дома, пока не превратилась в чудовище, пожирающее собственных детей.

Даже морозный воздух не вернул мне самообладание. Я вскочила в машину.

Завела ее.

Я сорвалась с места и погнала по дороге. Снег летел из-под колес моей машины во все стороны. Глаза мои были сухими. Как можно было нанести себе такой удар и при этом не проронить ни капли крови? Я порезала себя так глубоко, что не могла даже плакать. Я просто неслась вперед, бросив дома свою маленькую кудрявую девочку, малышку, которая была так прелестна в своем черном купальнике, которая хлопала в ладоши, чтобы привлечь внимание, которая тоненьким, чудесным голоском благодарила родителей других маленьких девочек за то, что они нашли время и пришли посмотреть, как она танцует. Я бросила дома любовь всей моей жизни, Зою Рэйн.

Я бежала от нее, потому что боялась того, что могу сделать, если останусь.

Только в конце дороги префронтальная кора мозга смогла справиться со зверем, пробудившимся во мне. Моя трехлетняя дочь осталась одна в доме. Не думаю, что раньше она оставалась одна даже в своей комнате. Она боялась темноты и подвала. Когда посторонние заговаривали с ней, она хватала меня за руку своими пухлыми пальчиками. Она была беззащитна, как маленький олененок.

Меня затошнило от страха. Я попыталась развернуть машину, но сугробы были слишком высокими. К моему дому вела лишь узкая расчищенная дорожка. Мне пришлось проехать еще две ледяные мили, прежде чем я смогла развернуться. К этому времени я уже рыдала по-настоящему. Я помнила выражение на лице Зои, когда выбегала из дома. Она чувствовала себя преданной и брошенной. На лице ее был написан настоящий ужас.

Я подъехала к дому и выскочила из машины, даже не заглушив мотора.

Меня не было шесть минут – трехлетней девочке они показались вечностью.

Я вбежала в дом.

Зоя сидела на том же месте, где я ее оставила. Она сидела на полу. Рядом стояли ботиночки.

Она больше года ловко пользовалась горшком, но в тот момент она обмочилась от страха. Темное пятно расплывалось на голубых джинсах. Под ней образовалась лужица. Она смотрела в потолок и дрожала.

Она увидела чудовище в моих глазах, а потом услышала, как отъезжает машина.

Я схватила ее на руки и держала, пока она не перестала дрожать. Зоя заплакала горькими слезами несчастного ребенка. Если бы мое сердце не было уже разбито, оно разбилось бы, когда она забормотала: «Мамочка, прости, прости меня! Прости, что я не надела эти ботинки!»

Я заплакала вместе с ней. Я твердила, что она не сделала ничего плохого. Я просила прощения, но знала, что не заслуживаю его. Я понесла Зою наверх, чтобы успокоить и переодеть. Мне хотелось остаться дома и весь день держать ее на руках, вдали от всего мира, но иногда суровая Истина берет свое. Я знала, что если сегодня не вступлю в поток жизни, то не смогу этого сделать никогда.

Я повезла Зою в детский сад. Всю дорогу меня терзало раскаяние.

Приехав на работу, я позвонила отцу Зои, Лансу, и рассказала о том, что сделала. Никогда не забуду, как по-доброму он разговаривал со мной в тот день. Я была уверена, что он заберет у меня дочку и немедленно позвонит в органы опеки. И это было бы правильно. Но все поддержали меня. Я чувствовала их странную, саднящую грусть – словно они знали что-то такое, чего не знала я.